Невеста Черного Медведя
Шрифт:
Мне снились сны, являвшиеся смесью страшных воспоминаний и моей болезненной фантазии. В них была и настоятельница монастыря, которая вместе с каким-то мужчиной, якобы отцом Говардом, лично замуровывали меня в стену. Вдруг вместо глаз Говарда я увидела зияющие дыры, будто от стрел, но это не мешало ему заливаться жестоким детским смехом, закладывая последний камень. Помню, что рядом висел какой-то скелет в изодранной одежде послушника. Еще приснилось, что цыгане привезли к стенам монастыря не раненого Оливера, а меня. Хотя это было вполне объяснимо, ведь я мучалась и болела вместе с Оливером, когда мы были в монастыре.
Я знала, что именно сейчас он любит меня, как никогда раньше, но в моих снах даже это ставилось под сомнение. Я видела, как Мэгги, костлявая и веснушчатая, вместо меня уезжала из монастыря на одном коне с бароном и крутила в руках фамильный перстень, символ моей помолвки с ним.
Но бывали сны и страшнее, вроде того, когда меня заново похищали. Во сне меня запирали в клетке, и там оказывалось животное – огромный кабан. Я понимала, что это и есть Белый Вепрь, которому меня собирались продать. Я металась и неистово кричала, а он, то и дело, отрывал от меня куски кожи и мяса, кусая снова и снова. Этот сон мне снился часто, только иногда Вепрь еще превращался и в насильника. Снился цыган, но его я убивала сама. Убивала по-разному, но была всегда уверена, что этим останавливала все зло на свете. Однако после этого на меня нападал цыганенок и всегда со спины. Он по нескольку раз вгонял в меня злополучный нож, а у меня вместо крика вырывался стон израненного животного.
За время болезни я прошлась по всем закоулкам своей памяти и больной фантазии.
Если бы не было Оливера, я бы ни за что не осталась в XIV веке. Но Господь подарил мне встречу с этим челвеком, и это стало для меня источником жизненной силы.
Оливер проводил со мной много времени, стараясь отвлекать от грустных мыслей, рассказывал о природе своего края, легенды о южных землях, в которых побывали его предки, о своем детстве. Только он и помог выбраться из того ада, в который меня загоняло мое же собственное воспаленное сознание.
Как говорится, человек привыкает ко всему. И моя психика медленно, но верно стала восстанавливаться. Я, как улитка, потихоньку выглядывала из своего домика.
Оливер даже стал светиться каким-то внутренним светом, когда увидел, что я поправляюсь. А для меня это отношение было, как бальзам на раны. Он находился в одной комнате со мной, но избегал всякого лишнего прикосновения, за исключением тех случаев, когда поил меня какими-нибудь настоями из трав, от которых я упорно отворачивалась. Я знала, что Оливер пытался соблюдать приличия. Но все же, засыпая, я сама просила взять меня за руку, и тогда мои сны становились намного спокойнее.
Еще в Сан-Жан-де-Мольен барон подарил мне крайне дорогую по тем временам вещь – полированную медную пластину-зеркальце, привезенную из сказочной Турции. После трех недель болезни я впервые взглянула на свое отражение и удивилась, что любимый человек еще в состоянии смотреть на меня: у меня сильно опало лицо, на одной из скул желтел почти заживший синяк от руки цыгана, губы потрескались, и ко всему этому безобразию добавлялась еще и моя неестественная бледность. Так что, когда я, пошатываясь от слабости, вставала с постели, то, наверное, напоминала ходячий труп.
Оливер не затрагивал тему про цыганенка, пока однажды я не спросила о нем сама.
–
– Такой уж точно нигде не пропадет, - горько ухмыльнулась я.
– Убить меня или моего оруженосца ему было не по силам, поэтому он, видимо, решил отомстить тебе. Джек предупреждал об этом, и, оказался, прав. Мы были ему врагами, и Ваша жалость, Элизабет, не могла ему вернуть родственников.
Потом мы долго рассуждали обо всем этом и пришли к выводу, что многие поступили бы также.
– Месть за смерть своих родителей такое же дело, как и пост для монахов, – сказал Оливер.
Этот разговор потушил во мне злость на цыганского мальчишку, я увидела факты произошедшего как бы со стороны.
Приспособиться к условиям того времени мне было сложно. Такой открытой душе, как Елизавета Кравченко, в XIV веке не было места, и мне об этом говорили окружающие. Значит, срочно надо было меняться.
Мой жених к концу этой болезни заметил, что у меня взгляд стал другим, и залегла складка между бровями:
– У меня тоже есть такая, - и Оливер смешно завел глаза под лоб, показывая ее месторасположение.
Я засмеялась. Иногда мой Оливер был таким милым. Такому мужчине, как он, красота была не нужна, он привлекал внимание своей покоряющей уверенностью и внутренней сосредоточенностью. И именно это делало Оливера особенным для меня. А уж когда он улыбался, словно, солнышко выходило из-за туч. Я просто обожала его улыбку! Только жаль, что она редко появлялась на его лице.
Однажды когда я засыпала, Оливер пересел на пол возле моей кровати и облокотился спиной о ее край. Он продолжал тихо и увлеченно рассказывать о своем последнем путешествии по морю во Францию, но мой сон сняло как рукой. Еще бы, мой любимый мужчина оказался так близко, что я могла разглядеть профиль и морщинки-лучики возле его глаз. Его волосы были прямыми и гладкими, отброшенными назад, для меня он был невероятно особенным. Наверное, я тогда улыбалась, как влюбленная восьмиклашка, отчего он даже замолчал.
Я протянула руку и нежно погладила его по голове, без слов показав свое отношение к нему. Он с серьезным видом взял мои пальцы и слегка поцеловал их, как в первый раз в монастыре. Затем отпустил мою руку, поднялся с пола и отошел к окну. Меня это немного задело, поскольку я привыкла касаться близких людей в своем времени – обнимать, трепать по плечу, по голове, и в этом не было ничего наглого или пошлого. Но Оливер, пожалуй, воспринимал мои «телячьи нежности» предосудительно. Сколько бы раз мы не прогуливались, он поддерживал меня под локоть только в крайних случаях, чтобы я не упала, в остальном же – свои руки он держал при себе. М-да, любая маман была бы довольна таким зятем…
Как-то раз я решила всех удивить и, одетая в свой новый брючный костюм из льна, бодрым шагом вышла из комнаты. Еще не спустившись с лестницы, я увидела, что рядом с моим женихом стоит молоденькая девчонка в белом фартуке и, манерно жестикулируя, что-то рассказывает ему. Я остановилась прямо посреди лестницы и стала внимательно наблюдать за этой парочкой, желая, чтобы меня увидели. И Оливер увидел. Он сразу подошел и, закрыв меня собою от посторонних глаз, строго спросил:
– Элизабет, что значит этот маскарад?