Невеста для герцога
Шрифт:
— Так вот в чем причина, Джеред, что ты постарался забыть всех, кто тебя любил? Почему ты никогда не спрашивал о родственниках твоей матери? Злился. Ну что ж поделаешь. Жизнь — непростая штука.
Джеред повернулся.
— Я не виню вас, дядя.
— И тем не менее ты в обиде на меня. Ты, Джеред, несколько недель назад сказал, что человеческая личность не определяется каким-то одним событием. Но иногда бывает иначе. Вспомни отца. Я бы взял на себя смелость сказать, что твоя мать была единственным и самым важным человеком в его судьбе, и ее смерть стала этим
Наступила тишина, во время которой Джеред отвернулся и смотрел на снег, на это белое одеяло, которое скрывало под собой скалы, холмы, расселины, оставшиеся в земле после прохождения ледника. А по нему разве не прокатился такой же ледник? Кому было до него дело?
— Дядя, он допился до смерти.
— Пистолет в этом смысле действует быстрее, но и пьянство весьма эффективно в руках самоубийц.
— Вы знаете, мой отец никогда не упоминал ее. С того самого момента, когда я принес ее, мертвую, в дом, до его смертного часа ее имя никогда не произносилось. Он винил меня, вы знаете. Сказал мне, что этот несчастный случай никогда бы не произошел, если бы не я. Он плакал. А потом умер.
— Вопрос в том, винишь ли ты сам себя?
— Я не знаю. Возможно. Я любил скакать верхом, устраивать гонки на холмах. Это всегда было небезопасно, особенно весной. А она любила ездить со мной. Ее лошадь споткнулась, и она упала. Случилось бы это, если бы она не поехала со мной? Нет. Могло бы это случиться позже? В какой-то другой день? Да.
— Судьба, Джеред? Или просто невезение?
— Я не верю в судьбу, дядя. И даже в удачу.
— А есть что-нибудь, во что ты веришь?
Джеред улыбнулся. Сосулька упала с ветки и разбилась.
— Крайне мало, — ответил он.
— Знаешь, ты идешь по губительному пути.
— Вы уже говорили это раньше. И, без сомнения, продолжите твердить до того дня, пока один из нас не умрет.
— Ты стал злым, Джеред. Это очень прискорбно.
Безразличное лицо Тессы. Ужасный шрам на белой коже. Он с шумом выдохнул и стал смотреть на корону, вылепленную на потолке, и выше, где на бледно-голубом небе были нарисованы керубины.
— И когда-нибудь моим именем будут пугать детей, да, дядя?
— Джеред, различие между порочностью и злом только в намерении. Можно оставаться порочным, гоняясь за удовольствиями, но не считая себя злодеем. Настоящее зло не требует усилий, потому что черта уже перейдена. И не раз. Я чувствую, что ты стоишь на краю пропасти. Так близко к бездне, что даже желания помочь тебе может оказаться достаточно, чтобы низринуть тебя туда.
— И вы хотите избавить меня от предстоящего падения, не так ли?
— Джеред, злой человек не может быть счастливым.
У него не было ответа на упреки дяди, только вопрос, который привел его сюда.
— Что вы имели в виду, — спросил он в тишине, — когда сказали, что я должен по-другому относиться к Тессе?
Он подумал, что дядя не собирается отвечать. Но вдруг, когда он уже хотел перевести разговор на другую
— Она любит тебя. Я думал, ты уже знаешь об этом. Но сам факт, что ты спрашиваешь, говорит, что ты не ведаешь ничего о ее чувствах.
Стэнфорд повернулся и посмотрел на него. Пронзительный взгляд, подумал Джеред, вспомнив эффект глаз Мэндевиллов. Он сам использовал его довольно часто. Угрожать, выражать недовольство — для всего этого он был в высшей степени выразителен.
— Тесса уже очень давно любит тебя, Джеред. Но я не знаю, испытывает ли она по отношению к тебе то же самое, что раньше, или твои поступки заставили ее чувства измениться.
— Из-за того, что я такой злой, дядя?
— Да, — сказал Стэнфорд Мэндевилл, удивив его. — Именно поэтому.
— Елена, пожалуйста, не шевелитесь, дорогая, или я никогда не смогу завязать эту дурацкую штуковину.
— Ничего страшного, любимый. Вы так торопились развязать мой корсет, что усилие вернуть его на место не слишком затруднит вас.
Он нахмурился, глядя на шнурки, убегающие из его пальцев.
— Как вы все это носите?
Елена вернулась на место, стараясь сдержать смех, бурлящий во всем ее теле. Слишком поздно. Он вырвался на свободу, превратившись в хохот, когда она пожалела мужа и забрала из его рук корсет. Статуи, украшавшие углы библиотеки, ничуть не смутило их веселье. Без сомнения, за прошедшее столетие они привыкли к человеческим эмоциям. Она и Грегори были не единственными любовниками, которые воспользовались диваном у окна. Когда она упомянула об этом Грегори, он только ухмыльнулся.
— Только не посреди самой страшной ледяной бури в стране за много лет, любимая. У этого окна чертовски холодно. Не говоря уже о моем оголенном арьергарде.
— Сегодня чудесный день, дорогой. — Она ничего не могла с собой поделать, улыбка, сквозившая в ее словах, выдавала удовольствие от их словесной игры.
— Мы рисковали, Елена. Даже если у мальчиков уроки, Тесса могла наткнуться на нас, не говоря уже о самом Киттридже.
Разумеется, это был совершенно опрометчивый поступок, подумал Грегори, глядя на мятые брюки, а потом на жену, которая не спеша одевалась. Но, с другой стороны, они на несколько часов избавились от темного и мрачного интерьера их гостевой комнаты.
— Я сомневаюсь, Грегори, что в ближайшие десять лет Киттридж сунет сюда нос. Вы не видели тот взгляд, которым он смотрел на Тессу. То ли шок, то ли отвращение. Это не сулит ничего хорошего ее браку. — Она подняла руку. — Пожалуйста, не надо только говорить, что я делаю слишком поспешные выводы. А я в ответ не буду упоминать, что у меня с самого начала были дурные предчувствия.
Он вздохнул и протянул руку жене, уже полностью одетой.
— Все, что я собираюсь сказать, любовь моя, — это то, что буду вечно благодарить Господа Бога, что он даровал мне только одну дочь. Он знал, что больше я не смогу выдержать.