Невеста Красного ворона
Шрифт:
Я не то, чтобы против сюрпризов, но в случае с Ма’ну они меня немного пугают. Вчера мы гуляли всю ночь, и он несколько раз сделал акцент на том, что я ничего не должна говорить ему о прошлом. Потому что пока он блуждает в неведении, то пытается найти выход. Даже если медленно, спотыкаясь и падая, но это будет его выход, его луч света и прозрение. Та самая правда, которая освободит, а не станет жирной точкой его поисков. Ведь только вернув свои настоящие воспоминания, Ма’ну избавится от фальшивых.
Но мне почему-то страшно. Даже когда он простукивает пол, вынуждая меня отодвинуться
Ма’ну вертит коробочку в руках, смазывает серый слой, под которым виднеется темная глянцевая поверхность, усыпанная звездами и детскими рисунками белых лошадок. С видом победителя нажимает на невидимую кнопку - и крышка с тихим щелчком открывается, извлекая на свет миниатюрную карусель и мелодичный звук.
Музыкальная шкатулка?
Хочется взять ее, повертеть в руках - всегда обожала такие винтажные штуки, но Ма’ну вцепился в находку и выглядит ошарашенным, словно его со всего размаха огрели по голове. Этого я и боялась. Конечно, было бы просто шикарно, если бы там лежал ключик к сейфу с миллионным состоянием его предка, но что сулит нам эта детская игрушка - загадка.
— Приятная мелодия, - рискую нарушить тишину, и Ма’ну, моргая, поднимает на меня взгляд. Глаза такие пронзительно синие, что хочется прикрыться рукой. Словно под какой-то магический луч попала, ей-богу! Хоть визор заказывай, как у Циклопа из «Людей-Х».
– Что-то важное для тебя?
— Это шкатулка матери. Был уверен, что она потерялась сто лет назад. Но’лу… любил засыпать под эту мелодию.
Мне становится стыдно за то, что я почти ничего не знаю о его брате за пределами нашего с сестрами дома и нашего общения. Я лишь знаю, что тот мальчик был мне дорог, и после его смерти я на многие годы перестала быть собой.
— Мать любила его, - бормочет Ма’ну, устраиваясь поудобнее. Завороженно смотрит на немного рваные движения карусели и хмурится, словно хлынувшие воспоминания причиняют ему боль.
– Всегда укладывала спать и читала на ночь сказки. Потому что он был не таким, как я.
— А каким был ты?
– «И почему я ничего не знала о твоем существовании?»
— Я был сам по себе, - говорит Ма’ну.
– Мальчик, который говорит с тенями, потому что никто другой не хочет с ними говорить. Мне кажется, меня вообще никто не замечал.
— Даже родители?
— Отец редко нас навещал. Они с матерью были женаты и не могли развестись, потому что она обещала устроить скандал и убить всех, кто подойдет к нему хоть на шаг. Обещала убить его и себя. Но мне кажется, что дело было не в этом. Я… Трудно вспомнить.
Ма’ну резко захлопывает музыкальную шкатулку и кладет ее мне в руки, сжимая в кулаке своими ладонями. Мы сидим несколько минут в полной тишине, и я мысленно рисую его портрет: вот такого, немного взлохмаченного, с мазком пыли на щеке, с жилистой шеей и пылинками позади, которые вспучиваются и разлетаются, словно черно-белый калейдоскоп.
— У меня что-то с физиономией?
–
— Ничего, просто думаю, почему до сих пор не нарисовала портрет такого красавчика. Если раздеть тебя и прикрыть бутафорским фиговым листком, картина сорвет большой куш.
— Прикрыть фиговым листком?
– Он пару секунд напряженно соображает, что именно я предлагаю прикрыть, а потом удивленно вскидывает брови и тянется ко мне, чтобы обхватить подбородок большим и указательным пальцами. Ничего нежного в этом нет, потому что именно так берут свое собственники: одним махом сразу все, заявляют права и не приемлют возражений.
– То есть тебя не смущает, что на меня голого будет мастурбировать озабоченная нимфоманка?
— Ну почему сразу «она»?
– дразню я интонацией.
– Может быть, это будет престарелый джентльмен.
— Аврора, не зли меня, - скрепит зубами мой псих и запросто опрокидывает на спину. Забрасывает обе моих руки себе на плечи, одновременно забирая пышные юбки платья выше и выше. Рычит и беззвучно матерится, потому что быстро вытащить меня из этого атласно-шелкового плена можно только при помощи ножниц.
– Свадебные платья придумали феминистки!
– заключает с разочарованным стоном.
А потом садиться на колени, берется за оборванные края и смотрит на меня с молчаливым требованием дать утвердительный ответ. Боги, как же мне нравится видеть его таким: безумным, покоренным и строптивым одновременно, горячим, с румянцем страсти на щеках и взлохмаченным. Не знаю, что он придумал про свои шрамы, но с ними он еще красивее, ведь именно эта капля жесткости превращает его лицо в произведение искусства. Может быть, лунное затмение лишило его дара всех лунников, но природа одарила невозможно-притягательной красотой. Никогда не испытывала такой жгучей тяги сделать для моего психа маску и заставить ходить в ней, снимая только дома, чтобы я одна могла им любоваться.
— Аврора?
– притягивает мое внимание Ма’ну. Вот же, я снова бессовестно на него засмотрелась.
— Да, да, - шепчу, чуть разводя колени в сторону.
Треск рвущейся ткани радует слух. Ма’ну требуется лишь одно движение, чтобы юбки превратились в две половинки, которые он с удовольствие отбрасывает в стороны. Обхватывает мои лодыжки и скользит руками вверх.
— Черные чулки - это жутко сексуально, - говорит с бесами в глазах.
Хочется бесстыже обхватить его ногами, прижаться и попросить больше со мной не церемонится. Плевать, что у нас вроде как первая брачная ночь, я соскучилась по нему и могу принять гораздо больше, чем он может дать.
— У тебя взгляд такой, что хоть смирительную рубашку одевай, - посмеивается Ма’ну, и его большие пальцы замирают около кромки моих трусиков.
– Просто кошка невыгуляная.
— А ничего поромантичнее придумать не мог?
– Я выгибаюсь к нему навстречу, трусь о кончики пальцев. Да, я кошка. Очень-очень жадная до своего мужчины кошка, которая готова сделать все, что угодно, как хочешь выгнуться и даже задрать хвост в безобразно пошлой позе, лишь бы он, наконец, прекратил наше длительное воздержание.