Невеста Лесовика

Соул Таня

— Ну, это мне Болотница уже рассказала. Что возразил ты воле родительской.

— И прав был, — ответил Лесовик. — До сих пор думаю, что прав. Особенно теперь, — и приобнял меня покрепче. — Сообщил я ей о своём решении и о том, что выберу себе невесту среди людей. Ко мне и так девиц отправляли часто, мастериц всяких. Но невесту для меня среди людей по-особенному благословлять надобно. И жертвенник для неё особенный нужен. А в вашей общине по тем временам имелся один ведун. Такой, что умеет лесной народ видеть и притом человеком оставаться. К нему я и обратился.

Пообещал защищать их земли от Болотницы, а взамен заключил с ним уговор. Что помогут мне невесту выбрать и на жертвенник её отведут. Слово ему царское дал, что как приведут приглянувшуюся девицу, так я её сразу женой своей сделаю. Всё по чести.

Лесовик тяжело вздохнул.

— Уверен я был, что получится, и уже на смотрины собирался. Но когда пришёл, не нашёл ведуна того в общине. А другой, кому служение передали, и не ведун был вовсе, а так, самозванец. К тому же подкупленный. Он общине об уговоре нашем с прежним ведуном хоть и передал, но про невесту переврал всё. По указке русалок. И смотрин для меня устраивать не стал, а девицу, что на жертвенник положил, оберегом особым заклеймил. Рисунок, что на плечо ставят, — напомнил мне Лесовик. — Так с тех пор и кладут мне клеймёных невест. Каждый год по одной.

— Как? А разве то не знак невесты был? — удивилась я.

— Наоборот, — покачал головой Лесовик. — Кого с таким знаком на жертвенник положат, на той я жениться никогда не смогу.

— А в другой общине нельзя вот так же договориться было? Чтобы особый жертвенник и смотрины.

— Нельзя. Перевелись ведуны настоящие, — ответил Лесовик. — Да и если бы остались, всё без толку. Я слово царское дал. Уговор заключил с общиной вашей. И отступиться никак не мог.

— Вот это каверза так каверза, — впечатлилась я. — Такое не знаю уж как переплюнуть. И что же ты за это с Болотницей сделал?

— Поначалу ничего я не сделал. Мир наладить пытался, урезонить. Потому что только она помочь мне и могла. Но каждый раз, когда я пытался на мировую выйти, она ядом вся исходила. И требовала, чтобы я сначала перед ней слово сдержал, а уже потом о других думал. Но я-то обещаний ей никаких не давал. И уж после такого точно в жёны брать её не подумал бы.

— Сильно она, видать, твоим отказом оскорбилась… Так-то оно никому не понравилось бы. Но по поводу оберега неправа она была. Ой неправа, — покачала я головой. — Погоди, — сообразила я вдруг. — Так это что же получается, что, когда меня на жертвенник положили, я как настоящая невеста туда легла? В отличие от прежних.

— Как самая настоящая. Хотя я в это поначалу и не поверил. И лежала ты на нём интереснее остальных, — рассмеялся Лесовик. — Я тебя вообще издалека учуял. А потом ещё и услышал. А уж как ты мне в лоб зарядила, так я окончательно повержен был. Даже до того, как про оберег понял.

— Да в лоб я случайно дала, — начала оправдываться.

— Вот видишь, как, Агнешка, иногда выходит. Бьёшь вроде в лоб, а попадаешь почему-то в сердце. Ну а ежели серьёзно говорить, то ты для меня дар настоящий. Радость моя ненаглядная, — и сгрёб меня

в охапку. А сам ластится, глядишь, вот-вот поцелует. У меня от волнения сердце затрепыхалось, щёки зарделись. И вроде бы рано ещё для таких нежностей, а вроде и хочется.

— А ежели б и на мне оберег оказался? — спросила я вдруг.

Лесовик посуровел.

— Не знаю, что б тогда я делал. Наверное, в тоску впал. И устроил бы и нам тут болото. Дождями бы всё залил. И ветрами переломал.

— Ну, ломать нам ничего здесь не надо, — осадила его. — Город у тебя ладненький, красивый. Такой надобно беречь. Ты вот что скажи русалке той. Пусть после сватовства передаст через родителей моих, чтобы в следующем году плотника нам отправили. Вместо очередной невесты.

Лесовик рассмеялся.

— Со следующего года твоя община не должна мне больше ничего. Самое большое своё сокровище они уже отдали, — и по талии меня погладил, мол, вот сокровище это посиживает рядом со мной на лавке. — Теперь могут жить без бед и никого не отправлять. А плотников у нас хоть и мало, но хватает. Уж без хаты никто не останется.

— А мне тогда почему хату не выделили?

— Потому что ты под боком мне нужнее. Зачем мне тебя на окраину куда-то отправлять? — возмутился он. — Я тебя два столетия ждал уж не ради того, чтобы вот так отселить.

— Так-то звучит разумно. Мне уж и самой никуда отселяться не хочется. Только тогда зачем ты после свадьбы всё-таки переселить меня обещался?

— Затем, что уж очень настойчиво ты этого требовала, к тому же для царицы во дворце у меня отдельные хоромы имеются. Разве не переселение? — усмехнулся он. — Но мне бы, конечно, хотелось, чтоб ты и после свадьбы в моих оставалась.

— А положено это разве? В одних хоромах царю с царицей жить.

— Положено или нет, — насупился Лесовик. — Ты ещё скажи, что Есения осудит.

— Ну, и Есения тоже. И горожане все.

— Все горожане с жёнами своими в одной избе живут. А мне почему страдать? — и лицо ну такое жалостливое сделал. — Я же царь, а привилегий никаких. Одни обязанности. На жену и ту наглядеться не смогу.

Вот вроде бы и серьёзный момент, а мне смешно. Не хуже ребёнка жаловаться начал.

— Ладно, после свадьбы видно будет. Переселюсь иль нет, — ответила уклончиво. Надобно сначала с кем-нибудь посоветоваться. А то ежели осуждать нас с ним за такое будут, то стоит ли оно того? Хотя совсем рядышком жить оно приятнее было бы. Тут он прав.

Ближе к вечеру подрядились мы, значит, к родителям моим идти на село. Потому что до захода солнца не положено это, плохой знак. Надобно по темноте.

Уж я хоть и сватовство это хотела очень, но ночной лес энтузиазма у меня что-то не вызывал. Хорошо хоть с Лесовиком мы шли, с ним-то не страшно. Он сам кого хочешь перепугает, когда зол. Вон Болотница и та на мировую пошла и от пакостей отказалась. А это дорогого стоит.

Идём мы, значит, процессией. Впереди Лесовик меня под руку ведёт, позади нас сваха русалочья, Степан с хлебом и девчушка какая-то с мешком.