Невеста Перуна
Шрифт:
– Ты силён, храбр, хорош собой, – с улыбкой произнесла она. – Настоящий витязь. Я знаю, с тобой поступили жестоко, несправедливо. Ты хочешь восстановить справедливость?
Точно истукан, сидел Вадим на лавке. От прикосновения этих тонких, изящных пальцев по всему телу разливались какие-то странные токи, заставляющие кожу вздыбливаться, а мышцы нервно подёргиваться.
– Ты хочешь стать МОИМ витязем?
Настоящее счастье наполнило сердце. Да, ничего другого боярин не желал больше. Стать её витязем, её хранителем, её слугой… Тихий смех, похожий на звон серебряных колокольчиков, оборвал мысли.
– Да-да, моим слугой, моим витязем. Только скажи это…
Широко раскрытыми глазами
– Всё, что бы ты ни пожелал, будет твоим. Любые богатства, новгородский престол, друзья, покровительство богов. Любая женщина, которую захочешь, будет твоей.
Странно, почему-то никак не удавалось различить очи богине. Пухлые уста, нежные щёки, высокое чело, тонкий нос, изящные брови – всё радовало глаз, но вот очи… Они будто прятались от прямого взгляда.
– Ну, так что, боярин? – чуть нетерпеливо спросила красавица.
Тот совсем уж было согласился, но… Лишь на миг, скосив глаза, он увидел лицо Аскольда. Уста кривит самодовольная и одновременно презрительная улыбка, глаза неприязненно сощурены, на лице – выражение нетерпения и злобной радости. Показалось? Возможно, только это враз отрезвило гордого новгородца.
– Прости, госпожа, но я не достоин…
– Недостойным я не предлагаю такой милости. Впрочем, это твой выбор, боярин. Не пожалей о нём.
Точёный пальчик богини упёрся в чело Вадима. Мир вокруг завертелся, мысли заволокло туманом, свет в очах потух. Как ни противился витязь, сознание оставило его, и безвольное тело повалилось на лавку.
Если ночь была прекрасна и милостива, то утро воздало незадачливому пьянице сторицей. Похмелье вцепилось в свою жертву, как бешеный пёс, безжалостно терзая голову, выворачивая внутренности, отбирая волю и силу. Сухость во рту, резь в глазах, дрожь в мышцах надёжно приковали здорового, сильного мужчину к постели. Между тем, было уже довольно поздно – по крайней мере, бьющее в окно солнце и зной вещали, что время движется к полудню.
Что его единение нарушено, Вадим не услышал, а, скорее, почувствовал. Дверь покоев медленно приоткрылась, и спиной вперёд протиснулась женщина. Точнее, молоденькая девка (чернавка, наверное), смуглая, черноволосая, босая, в простой рубахе, перетянутой пояском. Чем-то она неуловимо напомнила ту ночную красавицу, посетившую его нынче. Впрочем, теперь, наверное, любая черноволосая девка будет напоминать о ней.
– Ну, и здоров ты спать, боярин! – весело, но не громко, пропела чернавка. – Плохо небось? На вот, поправь здоровичко.
Только сейчас новгородец увидел в её руках мису с чем-то жидким, пахучим, горячим, янтарно-золотистым. К горлу тотчас подкатила тошнота, но Вадим мужественно взял из её рук посудину и, стараясь не вдыхать пряного запаха, сделал глоток. Удивительно, желудок, перед этим яростно бунтующий, вдруг успокоился и униженно-заискивающе попросил ещё. Боярин осторожно, даже боязливо принюхался. Нутро тут же откликнулось на запах съестного, но не тошнотворными спазмами, а жадным, восторженным урчанием.
Угощение закончилось неожиданно быстро. К тому времени голова самым волшебным образом прояснилась, казнившая неразумное тело слабость и дурнота вдруг обратились в силу и бодрость, яркость света и громкость звука перестали быть врагами. Вадим блаженно вздохнул, расправил широкие встречи, ласково улыбнулся девушке, протянув ей пустую мису.
– Благодарю за заботу, красавица.
– Не меня, князя Аскольда благодарить надобно, – пожав плечами, ответила чернавка, забирая посуду. Вдруг боярин, ловко поймав её за руку, резко привлёк, обняв за плеча, к себе и крепко поцеловал в губы. Девка, обмякнув на миг, тут же вырвалась и, звонко рассмеявшись, выскочила за
Вадим встал, потянулся до хруста во всём теле, подошёл к окну. Во дворе сновала челядь, часть отроков под присмотром седоусого воеводы отрабатывала бой на мечах, другая – метала стрелы в столб. Чуть в стороне разминался князь Дир, шутя отбиваясь сразу от пяти воинов. Всё правильно, за делами государственными и воинской выучке забывать не след. Телу ведь только дай слабину – враз леностью и жиром заплывёт. А вот князя Аскольда было не видно.
Аскольд… Новгородец больше не думал, что всё произошедшее – сон. Непонятно, откуда взялась уверенность, но и дневная трапеза с младшим князем, и ночная беседа с богиней были столь явными, яркими. Неожиданная тоска сжала сердце. «Ты хочешь стать моим витязем?» Уста боярина исторгли стон. Быть может, сами боги давали ему шанс, единственный шанс в его жизни. Плевать на власть, богатство, покровительство богов, но Ефанда… «Любая женщина, которую захочешь, будет твоей». Всё, всё было в его руках, а он… «Это твой выбор, боярин». Да, его выбор. Пень замшелый! Ну кому, кому бы стало хуже, если бы он дал согласие?
Стремясь избавиться от тяжких мыслей, Вадим вышел во двор. Дир только закончил потешный бой и теперь шумно пил воду из поданного отроком ковша.
– Доброго здравия, князь, – окликнул его боярин.
– И тебе, гость новгородский.
Признаться, Дир был весьма хорош собой. Ростом лишь чуть уступал Вадиму, а вот плечами, пожалуй, слегка превосходил его. Тугие мышцы бугрились под загоревшей до черноты, блестящей от пота кожей. Широкая белозубая улыбка была частой гостьей на его скуластом лице. Серо-зелёные глаза молодца искрились весельем, но, что интересно, взгляд их всегда был цепким, внимательным. Ноги-руки не длинные, но крепкие, могучие. Будучи полным воином посвящения, князь по обычаю полян был брит наголо, лишь с макушки свисает выбеленный солнцем осерёдец – длинный клок волос. Далеко не каждый воин удостаивается такой чести – носить осерёдец. Только истинные сыны Перуна.
– Что смотришь, гость новгородский, – совсем как его брат, прищурился Дир. – Не желаешь ли потешится?
– Отчего бы и нет? – ответил Вадим. – Надеюсь, найдётся у тебя достойное оружие?
Князь расхохотался и кивнул. Тут же расторопный отрок поднёс меч. Добрый, надо сказать, меч, крепкий, гибкий, ладно отточенный. Бойцы разошлись, встали в позицию, поприветствовали друг друга, и пляска началась.
Когда мечи сталкиваются, высекая искры, исторгая мелодичный звон, это всегда приводит в невольный трепет. И солжёт каждый, кто убийство назовёт красивым, ибо несовместимы красота и преступление, противное богам. Лишь в одном случае можно оправдать отнятие жизни – когда защищаются другие жизни. Но также верно, что любой потешный поединок – будь то на мечах или кулаках – всегда похож на пляску, когда исполняется истинными умельцами. Как и любую добрую пляску можно превратить в потешный поединок, дабы показать удаль и стать молодецкую.
И Дир, и Вадим мастерски владели и оружием, и собственным телом, которое само по себе оружие хоть куда. Потому их бой был невероятно красив. Выпад, удар, шлаг в сторону, поворот, защита, шаг вперёд, удар, ещё шаг… Немыслимое, бесконечное кружение по кругу. Отроки, гридни, кое-кто из челяди, даже воеводы побросали свои дела, чтобы видеть боевой танец своего князя и его гостя. Удар, прыжок, поворот, кувырок… Дир то и дело сиял белозубой улыбкой, Вадим отвечал хитрым прищуром внимательных глаз. Ни один из противников не мог дотянуться до тела своего соперника и оставить на нём алую борозду пореза – неоспоримую метку победителя. Впрочем, соперники, казалось, и не ставили такой задачи. Их целью была всего лишь пляска.