Невеста Перуна
Шрифт:
Наконец отрок остановился у широкой резной двери, распахнул её, провозгласил:
– Боярин Вадим, посол новгородский.
Вадим ступил в покои младшего князя, двери за ним затворились.
Светлица, залитая уходящим солнечным светом, просторна и чиста, как и положено княжеским покоям. Лавки и сундуки убраны покрывалами драгоценными, на окнах – занавески шёлковые узорные, на полу – ковры пушистые. Сразу видать, привык жить князь на широкую ногу. У широкого окна – стол, уставленный лёгкими яствами: яблоки мочёные, капуста квашеная, икра чёрная да белая, пироги, грузди солёные, рябчики печёные… Да всё на посуде драгоценной. А
– Мира с процветания тебе, боярин, – раздался скрежещущий голос откуда-то сбоку.
Вадим резко обернулся, с трудом подавив нежданно охватившую его дрожь. Аскольд, привычно кривя губы ироничной ухмылкой, оказался у него за спиной. Боярин поклонился:
– И тебе, князь, всех благ.
– Раздели со мной трапезу, гость новгородский, – хозяин широким жестом указал на стол.
Ох, как же не хотелось Вадиму принимать это приглашение! Но отказать – значит смертельно оскорбить человека, от которого слишком много зависит в Киеве. По всему видать – намечается совместная трапеза, одна из тех, где заключаются НАСТОЯЩИЕ союзы, где вершатся воистину великие дела, достойные воспевания в веках, но о которых (слава Богам!) мало кому и что известно.
– А князь Дир не обидится? – попытался уйти от ненужного ему союза Вадим.
Улыбка довольного, сытого кота, играющего ничего не подозревающей мышью.
– Не обидится.
Сели за стол. Аскольд, как хозяин, разлил в чарки квас.
– За братьев наших, князя Рюрика и князя Дира.
Первый глоток едва не стал поперёк горла под чутким взглядом сотрапезника, но недаром в жилах Вадима текла кровь князей новгородских – живо с собой справился. Взял с блюда пирог, а в голове одна мысль бьётся: к чему всё это? Он ведь не мир или войну творить приехал, не судьбы людские вершить, не просить и не обещать – всего-то о торговле речь, о подтверждении обязательств и клятв прошлых лет. Или Аскольд задумал наконец сверзнуть с престола младшего брата? Так ведь не позволят ему единолично на престол сесть бояре киевские – сейчас-то едва терпят. Срамно это – ставить главой того, кого сами Боги отметили тяжким клеймом уродства.
– Ладно ли в землях новгородских? – задал вопрос князь, будто бросая первый, пробный камушек.
– Всё ладно, хвала Богам, – всё более настораживаясь, ответил боярин.
Вновь пенный напиток наполнил чарки. На этот раз выпили молча.
– И не надоело тебе, славный боярин, внук самого Буривого, под началом пришлого князя служить?
Вадим усмехнулся. Да, нечто такое он и ожидал от Аскольда и даже успел приготовить достойный ответ. Но уста, помимо воли, произнесли то, что велела душа:
– А самому не надоело ещё под молодшим братом ходить?
Сказал – и тут же прикусил ставший излишне самостоятельным язык. Сам себе дивился Вадим – давно уж не рёк он столь откровенно. Аскольд вдруг лениво усмехнулся. Так, будто знал больше, чем его собеседник мог себе представить.
– А с чего ты взял, будто это я под ним хожу, а не он подо мной. Дир – не князь, личина князя. Так, болван стоеросовый. Нет, боярин, истинный хозяин здесь – я. Но речь не обо мне. Я-то лучше в тени своего державного братца постою да на людей погляжу. А вот ты… Само имя твоё пророчит тебе быть князем13.
Вадим весело расхохотался:
– Нет,
Сказал – и осёкся, будто весь воздух из тела разом вышел: те самые бесовские глаза-дыры снова внимательно изучают его. Взгляд скользнул по переносице к губам, подбородку, шее – туда, где под кожей часто-часто бьётся живчик. Вернулся к глазам.
– Но ведь есть нечто, принадлежащее князю Рюрику, что ты считаешь своим, – голос Аскольда прошелестел будто издалека. – Что же это?
Вадим отчаянно боролся с самим собой. Смолчать было выше его сил, но и открыться – немыслимо. Боярин тщательно скрывал ото всех то, что нынче его принуждали сказать, как самую страшную, постыдную тайну, и в то же время восторженно лелеял, как счастливое воспоминание, как восторженную мечту.
– Ну? – слегка повысил голос князь.
– Жену князя.
Твёрдая, но осторожная рука тронула плечо Вадима. Боярин вскочил, с трудом ловя собственный крик. У ложа стоял тот самый отрок, что провожал его в покои князя Аскольда.
– Почивал, боярин? – тщательно пряча усмешку, спросил парень.
– Почивал?
Вадим огляделся. Та самая ложница, где его поселили нынче. Аскольд… Не уж то приснилось? Отрок терпеливо ждал, пока боярин отойдёт ото сна, и вдруг, отчего-то смутившись, пробормотал:
– Князь Дир зовёт на пир. Лишь тебя, боярин, дожидаются.
И вновь они шагают по коридорам княжеских палат, вновь широкая спина всё того же отрока указывает путь. Нет, шли они совсем не там, где давеча, но Вадима так и подмывало окликнуть парня, спросить… О чём? Приходил ли он за ним в ложницу? Отводил ли к Аскольду? Да тот лишь умалишённым сочтёт боярина, а послы таковыми быть не должны. Вадим промолчал.
Гул множества голосов оповестил, что конец пути близок. Вот, наконец, и трапезная. Тряхнув золотыми кудрями и расправив без того широкие плечи, боярин вошёл, заложив пальцы за узорный пояс. Князь Дир широко улыбнулся, кивнул на свободное место ошую себя – одёсную уже восседал гордый, как всегда чуть надменный Аскольд. Вадим впился взглядом в его лицо, ища ответ на свой незаданный вопрос: что это было? Явь? Сон? Морок? Молодший князь прищурился и гневно поджал губы: невежливо столь нагло и открыто пялиться гостю на хозяина. Громко поприветствовав обоих князей, боярин уселся на предложенное ему место.
Славный был пир! Как Аскольд слыл сребролюбивым и скупым, так его брат Дир – хлебосольным и щедрым. Столы ломились от разнообразных блюд, широкой рекой лились квас, медовуха, пиво, даже чарку терпкого царьградского вина получил Вадим из княжеских рук. Без счёта кричали здравницы князьям киевским и князю новгородскому. Скоморохи веселили люд честной задорной пляской, громкой музыкой да частушками. После гусляры-песельники выводили густыми голосами волнующие напевы. Специально обученные девушки-рабыни из далёких стран танцевали невероятно чувственные, знойные танцы. Последнего развлечения боярин, правда, не одобрял. Ему гораздо больше нравились весёлые танцы свободных дев, танцующих не по принуждению, а по воле души, но его никто не спросил. Не дело это – указывать хозяину, чем гостей развлекать. И потом – другим, кажется, нравится.