Невеста посреди ночи

Уайлд Кэти

— Надень мои сапоги, жена. И кожаные штаны, — великоватые, как и туника, но их можно было зашнуровать покрепче. Страксу на холодном весеннем воздухе хватало подвязанной на талии шкуры.

— Засунь свои ботинки себе в задницу, — рыкнула Мара, и Стракс ухмыльнулся. — Можешь валяться в постели все утро, как ты любишь, муж, — последнее слово она произнесла с насмешкой.

Легко запрыгнув в седло, Мара помедлила и посмотрела на Стракса, собираясь что-то сказать. Но так и замерла с открытым ртом, словно вид большого кулака, скользившего по члену, лишил ее дара речи.

— Вот почему я задерживался в

постели, Мара, — резковато пояснил Стракс, сжимая и поглаживая пульсировавшую плоть. — Я лежал в мехах и мечтал, как возьму тебя.

— Ты мечтал обо мне? — засомневалась Мара, подняв взгляд к лицу Стракса. — Но ты всегда говорил… говорил, что я… — она замолкла и сглотнула.

С мнимой неохотой Мара вновь посмотрела на член. От глубокого вздоха ее груди приподнялись, и через плотную тунику стало видно очертания напрягшихся сосков. Когда на головке выступила жемчужная капля предсемени, Мара высунула кончик языка и облизала верхнюю губу.

Больше не сказав ни слова, она пришпорила кобылу и поскакала прочь, теперь на запад вместо севера.

Раньше Стракс задерживался в постели, пока семя не орошало его ладонь. Вот только накануне промедление дорого ему обошлось. Мара попала в рабство, и ее внутренний огонь чуть не потух.

Теперь он снова разгорелся, и Стракс собирался следовать за ней, куда бы она ни направилась. Ему нужно было исполнить две клятвы — одну на крови, обязывающую защитить перчатку от всякого человека с дурными намерениями, и вторую, брачную.

Каким-то образом Стракс должен был сдержать обе. Он просто не мог потерпеть неудачу.

Поэтому, несмотря на пульсацию в члене, Стракс вскочил на ноги и последовал за Марой. 

 Глава 4. Мара Жаждущая

Лонвуд

Мара услышала приближавшийся стук копыт, но оборачиваться не стала. Смотрела она исключительно вперед. Утесы-черепа по другую сторону долины не сводили с Мары черных глазниц. Согласно легенде, только они и остались от жестоких богов, некогда бродивших по земле, пока Хидес не убила их и не выставила гигантские гниющие головы на всеобщее обозрение в назидание всякому, кто захочет злоупотребить силой.

Мара не представляла, имела ли легенда под собой основания, зато знала, что утесы были заключительным препятствием перед Святилищем. От них ее отделяло несколько дней пути по равнине Лонвуд…и муж, вознамерившийся ей помешать.

Маре больно было думать о клятве Стракса, но куда сильнее ее ужасали последствия вероятного проигрыша. Участь ее семьи. Сестер и братьев. Младшему было всего пять. Родителей, любящих и добрых ко всем, обращавшимся к ним за помощью в годы жестокого правления Соледжиуса. Единственным их преступлением был отказ послать Мару в постель колдуна.

Когда он пригрозил им и пообещал наказать всех, она пошла к нему сама. И там совершила непростительный проступок, предопределивший судьбу как ее самой, так и всего рода.

Соледжиус наклонился для поцелуя, и при виде его красивого лица Мару чуть не вырвало.

В отместку за оскорбленное достоинство он послал ее участвовать в турнире. Никто и не верил, что она переживет испытания и уж тем более победит. Соледжиусу мало было отправить Мару на верную смерть, поэтому он возложил на

ее плечи бремя ответственности за тысячи жизней.

И она несла бы свою ношу до последнего, как пронесла уже тысячи километров. Вопреки ожиданиям, груз не сломил ее. Лишь сделал сильнее.

Увы, несмотря на обретенные силы, Маре непросто было противостоять оскорблениям и сомнениям Стракса. Она не забыла причиненных им страданий и знала, что он никогда не поможет ей победить в турнире. Даже если бы Стракс не поклялся на крови, Мара все равно не позволила бы себе от него зависеть. Замужество ничего не меняло.

Разве что теперь она знала, почему он всегда плелся в хвосте. Зато теперь Стракс не отставал, вскоре поравнявшись с ней и поехав рядом.

— Заполни желудок, жена, — приказал он, протянув толстый ломоть хлеба с мягким белым сыром и золотистым медом.

При виде еды у нее заурчало в животе. Поскольку все ее имущество, кроме меча и нескольких вещей в седельных сумках, было украдено под Винтермером, она приняла хлеб. Тихое «спасибо» было встречено таким удовлетворением, что Мара не смотрела на Стракса, пока не доела. Тем не менее, она остро ощущала присутствие огромного мужчины. На нем были кожаные штаны и сапоги, от которых отказалась Мара, но даже под накрапывавшим холодным дождем он не прикрыл плечи и грудь. Стракс выносил непогоду непоколебимо, словно гора. Потоки воды стекали по рельефу его мышц и манили утолить жажду, испив их прямо с бронзовой кожи.

О, Мара очень хотела пить.

Облизав пересохшие губы, она оглядела варвара, смотревшего на ее рот так пристально, что кровь в нее в венах превратилась в огонь.

— Я прослежу, чтобы ты хорошо питалась, Мара, — пообещал Стракс натянуто и голодно, обещая насытить ее не только хлебом.

Пробуждая в ней иссушающие желания. Не только голод и похоть, но и болезненную тоску в сердце. В тяжелом странствии Мара обессилела, устала, страдала от одиночества. Единственное удовольствие, полученное ею после отъезда из дома, доставил ей Стракс, освободив из клетки и медленно, осторожно поцеловав на церемонии. Наслаждение крылось в теплоте и силе огромных рук, крепко обнимавших Мару. В обжигающих прикосновениях к обнаженному мускулистому торсу и в чистом экстазе, дарованном мужским достоинством, прижавшимся к ее самому интимному месту.

Стракс убил тирана, чтобы спасти Мару. Она ненавидела надежду, выбравшуюся на свет божий, словно кролик, оставивший безопасную нору, даже зная, что разочарование набросится на него волком и разорвет на клочки.

— Ты убил Тадуса. Разве не можешь убить и Соледжиуса?

— Тадус не был готов к воинам вроде меня, — стиснув зубы, покачал головой Стракс. — В отличие от Соледжиуса.

— К воинам вроде тебя?

Он указал на свой бок, где тусклым золотистым светом пылали руны, защищавшие владельца от чар и заклинаний. Мара знала о них только потому, что однажды ей рассказал Арук. Дети Мертвых земель рождались с талантами, какие и не снились волшебникам запада, но почти все они запирали волшебство в своих телах, лишая себя способности творить магию, кроме защитных рун. Арук называл колдовство грязным, медленно выводившим мир из равновесия. Он утверждал, что любовь и доброта — мощнейшее волшебство наряду с храбростью, доверием, гневом, ненавистью.