Невеста смерти

Вихрева Елена

— А ты и в походе красила глаза, губы и ногти? — жеманно протянула одна из них, то ли слегка беременная, то ли страдающая от чрезмерной любви к засахаренным орешкам.

Гайя вежливо улыбнулась, в душе закипая от раздражения — что могла знать эта выросшая в женских покоях хорошенькая куколка о тучах пыли или брызгах грязи, поднимаемых тысячами ног людей и лошадей легиона на марше и превращающих лица легионеров в маски? А после подумала, что и не надо всем этим милым, в общем-то и нежным, по своему заботливым и любящим своих мужей молодым римским матронам знать такие подробности — пусть

себе будут спокойны за тех, кто защищает их возможность быть такими нарядными и праздными.

— Там просто не было особо времени. Да и неуместно.

— Как может быть неуместным быть красивой?

— А кто говорит о том, чтобы быть некрасивой? Когда человек здоров и силен, то он уже красив. А искренняя улыбка украшает еще больше, — и она в подтверждение своих слов улыбнулась столь открыто, что женщины замерли, восхищенные ее белыми крепкими зубами, а затем пригляделись и замолчали на полуслове. Гайя прекрасно знала, что ее клычки очень заметны и ясно выражены, как верхние, так и нижние. Женщины переглянулись и испарились, еще долго тихонько обсуждая про себя, уж не оборачивается ли ночью в гепарда эта загадочная красавица…

— Если почитать греческие мифы, то там все время кто-то в кого-то превращается, — авторитетно заявила невысокая, темноволосая женщина.

— Вспомни еще Леду, обращенную в лебедя, и чем там все закончилось, — возразила ей другая, светловолосая настолько, что сразу было понятно, что ее замысловатая прическа приобретена в Субуре.

Гайя резко выдохнула, избавившись от «подружек». Стоявший неподалеку на посту парень, знающий ее по спаррингам, еле заметно подмигнул и снова принял невозмутимый вид, приличествующий преторианцу.

Не успела она присесть на заваленную небольшими украшенными вышивкой подушками кушетку в дальнем углу зала, откуда хорошо просматривался сам зал, и даже часть атриума, виднеющаяся в распахнутых огромных дверях, как к ней неслышно приблизился командир отряда, дежурившего по охране дома:

— Доблестный трибун, прибыла смена.

— Хорошо, сдавайте дежурство обычным порядком. Кто командир?

— Новый трибун, как его? Лонгин.

— А Квинт? — Гайя понимала, что задает нелепейший вопрос, и приди со свежим отрядом, которому предстояло охранять огромное, обросшее пристройками строение с вечера и до утра, до следующей смены, кто другой, даже Друз, она бы промолчала или уточнила бы у него самого.

— Там что-то случилось, выезд.

— Далеко?

— За город. Обыск виллы, пока ее владелец веселится и наливается фалерном здесь.

— И есть повод? С утра ничего не планировалось.

— Поступила информация, что там вроде появилось очень много новых рабов, причем таких, крепеньких, только в гладиаторы.

— Покупать гладиаторов не запрещено.

— А вот тут и загвоздка. Их не купили в ближайшие дни. Друз проверил. Не было крупной сделки. И в ворота не заводили, даже если б где в Капуе приобрели бы.

— Не нашили долгожданные гости? — вслух подумала Гайя.

— Префект и прислал отряд вдвое больше.

— Хорошо, — отпустила Гайя офицера, обмахиваясь опахалом, и со стороны казалось, что молодой красивый офицер о чем-то игриво переговорил

с под стать ему красивой рослой красавицей, с томной грацией раскинувшейся среди подушек.

Она нашла глазами Марциала, стоявшего возле имплювия в окружении еще нескольких тоже немолодых и солидных сенаторов, о чем-то активно рассуждающих с привычными плавными и торжественными жестами холеных полных рук. Марциал устало слушал их разглагольствования, а за его спиной безмолвными тенями высились светловолосые телохранители.

Вдруг легкий жужжащий шум беседующей нарядной толпы прервал свист спускаемой тетивы, а затем еще один.

Большинство гостей и не поняли, что это, но спекулатории среагировали невероятно быстро — и это тоже не успели рассмотреть даже присутствовавшие в зале женщины, но каждая стремилась поведать свою версию событий, чем прибавили седых волос Друзу и его подручным, пытавшимся записать разумными словами весь этот горячечный бред.

Одновременно со свистом стрел прозвучал твердый мужской голос, перекрывший весь поднявшийся шум:

— К бою!

Гайя, проклиная все на свете, одним движением сбросила мешающее ей покрывало и выхватила меч, видя, как вырывается вперед Кэм, отбрасывая Рагнара и сенатора себе за спину. Она прыгнула к ним, закрыла Марциала с другой стороны, оказавшись почти спиной к спине с Рагнаром, успевшим вскочить на ноги с сенатора, на которого, словно центон, защитное покрывало вигилов-эмитуляриев, бросил его Кэмиллус. Кэм же оказался с третьей стороны, тоже с мечом наизготовку.

Через зал, отбрасывая под защиту стен и колонн визжащих матрон, неслись преторианцы, и их кальцеи грохотали по мрамору. Женщины, натыкаясь взглядом на глаза ребят, жесткие и слегка прищуренные от напряжения, захлебывались криком и замолкали, не видя под черными масками остальных черт лица и от этого пугаясь еще больше.

Еще одна стрела просвистела в их сторону, и Гайя, обернувшаяся на спуск тетивы, успела увидеть, что Кэм левой рукой схватил стрелу за древко и отбросил на пол.

Откуда-то лезли и лезли в зал прекрасно вооруженные, но разномастно одетые воины, вступая в схватки со спекулаториями, стремящимися прежде всего вывести из зала гостей, парализованных ужасом. Кто-то из мужчин попытался тоже вступить в драку, используя то, что подвернулось под руку, вплоть до подносов и кратеров, но это даже не смогло хоть на сколько-то задержать наступающих — только раззадорило.

— Не сметь, — рявкнул командир отряда спекулаториев, оказавшись рядом с яростно метающим в нападающих апулийские яблоки довольно молодым, но уже начавшим полнеть мужчиной. — Отходи.

Лонгин прикрыл пылающего праведным гневом мужчину своим щитом, и вовремя — о край металлической окантовки щита ударилась стрела. Эта стрела, не причинившая вреда римлянам, оказалась последней для того, кто ее выпустил — Таранис сумел проследить, откуда они летят, и вот уже вражеский лучник вывалился откуда-то из-за драпировок, украшающих стену, переплетаясь с гирляндами живых цветов. В глазу мужчины торчала стрела с коротким древком — такими пользовался Таранис, изготавливая их сам тем способом, которому выучился еще в святилище.