Невеста тирана

Семенова Лика

Теофила шлепнула лапищей по своему лицу:

— Господь всемогущий! Это сколько же надо жрать? Да ты погляди! — Она всплеснула руками: — Еще и к Лапушкиной миске подбирается!

Кот и впрямь сидел у самой миски. Нервно хлестал по полу хвостом и искрил глазами. Кажется, теперь становилось ясно, почему к утру Лапина миска оказывалась пустой. И, ведь, правда! Когда тираниха уезжала, еда до утра оставалась нетронутой. Но они с Альбой попросту не догадались.

Теофила воинственно засучила рукава:

— Ишь, расселся! Не для тебя положено, не тебе и жрать!

Сейчас я его палкой!

Джулия вцепилась в ее руку:

— Не надо, няня! Не трогай. Пусть ест и уходит. Господь с ним! Мы с Альбой однажды гнали его. А он злющий, так поисцарапал, будто дикий зверь какой. Потом, знаешь, как болело! Ну! — Она улыбнулась, заглянула старухе в лицо: — Ради моего спокойствия. А я дождусь, когда он уйдет, и ставни прикрою.

Нянька Теофила нехотя согласилась, чмокнула Джулию в щеку:

— Будь по-твоему, горлинка моя. — Она тут же покачала головой: — Сердце у тебя уж больно доброе да мягкое. Всыпать бы поганцу, чтобы шерсть клоками летела!

Джулия пожала плечами:

— Так это всего лишь домашний зверь, нянюшка. Чужой зверь. За него человек в ответе — на человека и надо пенять. Кот не виноват, что за ним не следят, как должно. И если он однажды попросту лопнет от обжорства — в том будет лишь хозяйская вина.

Нянька сощурилась, покачала головой:

— Все ты правильно говоришь — тут ведь как с дитем. Откуда же ему знать, если его не учат да не бранят?.. Все понять не могу, откуда слова такие из тебя выскакивают? — она вновь поцеловала Джулию в щеку.

— Ты ложись со мной на кровати, если хочешь. Она просторная, и впятером свободно будет.

Нянька отмахнулась:

— Чтобы меня в такой духоте еще и перины удушили? Вот спасибо!

Джулия лишь улыбнулась.

Теофила вернулась на свой сундук. Подвинула волосяной тюфячок и устроилась чуть подальше, поджав ноги. И тут же захрапела. Джулия оставила одну свечу и вернулась в кровать. Села так, чтобы в бледных оранжевых отблесках можно было рассмотреть кота. Если поганец делает это не в первый раз, он прекрасно знает, как отсюда выйти. Джулия подняла голову, глядя на недвижимое голубое пятно — Лапа был спокоен.

Обычные кошки едят медленно, аккуратно, бесшумно. Золотко же, казалось, мало чем отличался от дворовой собаки, разве что не поскуливал от восторга. Он ел с такой быстротой и жадностью, что мог легко дать фору Лапушке. Видно было плохо, но, казалось, он заглатывал курятину, даже не разжевывая и не чувствуя вкуса. Будто он неделями голодал! Или он чувствовал хозяйкину неприязнь к Джулии и ее зверю и хотел внести в это глупое противостояние свою лепту?

Джулия дождалась, пока кот опустошит чашку. Он вальяжно направился к окну, тяжело запрыгнул на сундук, на подоконник — и благополучно вышел тем же путем, каким и явился. Джулия прикрыла ставни и заперла крючком, вернулась в кровать.

Теперь сон не шел. Тяжелые веки смыкались, но внутри все ходило ходуном, наполнялось какой-то смутной тревогой. Теперь Джулия все время видела перед глазами ту проклятую книгу. Миниатюру, с которой хитро смотрел Лапушка.

Снова и снова мысленно прочитывала возмутительный текст. И одно совпадение никак не отпускало… Книга утверждала, что зверь порождается от удара молнии в камни склепа.

Она все еще помнила тот день. Одновременно хотела забыть и не хотела забывать. День похорон матушки. Черный день. Холодный, осенний, промозглый. Дождь лил с самого утра, небо сотрясалось от громовых раскатов и озарялось молниями. Казалось, оно тоже рыдало над этой утратой. Не кричали птицы, попрятались бездомные кошки и дворовые псы. Мир будто надел траур. Воды натекло столько, что пришлось надевать деревянные колодки, чтобы дойти до склепа. Явиться на последнее прощание в портшезе или паланкине было непозволительно. Только на своих ногах.

Джулия и Марена не отходили от няньки Теофилы, просто висели на ней с двух сторон. Никого не осталось ближе — брат всегда был чужим. Когда за матушкой навеки закрылись двери родового склепа, возвращались к карете. И у небольшого круглого фонтана посреди траурной площади во вспышках молний Джулия заметила вымокший дрожащий комок. И не смогла пройти мимо. Она решила, что это котенок, забрала с собой в экипаж и всю дорогу заворачивала в собственную шаль. Марена фыркала, говорила, что он наверняка больной и долго не протянет. А Джулия уже не смогла бы его выбросить. Пусть и больного. Он был таким крошкой, таким беззащитным и таким одиноким…

Джулия вертелась в кровати, гнала эти непрошеные воспоминания, старалась ровно дышать и терла лицо. Потом считала козочек, как еще в детстве учила нянька Теофила. Прошла одна, вторая, третья… двести восемнадцатая…

Когда Джулия открыла глаза, уже расцветилось утро. Нянька Теофила сидела у окна, замотанная в свои покрывала, и привычно обмахивалась кончиком. Заметив, что Джулия проснулась, она широко улыбнулась, сверкая щербинами меж оставшихся редких зубов:

— Доброго утра, горлинка моя!

Джулия улыбнулась в ответ:

— Доброе утро, нянюшка. Как спалось?

Та улыбнулась еще шире:

— Как младенцу. — Она повернулась к окну, посмотрела на бухту: — Господь всемогущий, сколько годков я на этом свете прожила, а такой красоты отродясь не видала!

Джулия кивнула:

— Да, здесь очень красиво. Тираниха каждое утро сидит на террасе и смотрит на эту бухту.

Старуха причмокнула:

— Еще бы! Она и теперь сидит. Она все утро этой Доротее оплеухи раздавала — я через решетку разглядела. Бранилась, но я слов не разобрала — туга ведь на ухо.

Джулия махнула рукой:

— Она всем их раздает. Даже собственной дочери.

Нянька насторожилась:

— И тебе?

Джулия солгала, чтобы не расстраивать старуху:

— Что ты, няня. Разве она посмеет?

Теофила с облегчением выдохнула и вновь посмотрела в окно:

— Красота… Какая же красота. Даже на стенке нарисовали.

Джулия невольно взглянула на фреску перед собой. Удивительно, но она научилась ее совсем не замечать, будто ее не было. Она посмотрела на няньку: