Невеста зимнего духа
Шрифт:
— Ты поэтому к бабушке переехала? Чтобы не вспоминать о нем? — Это я тоже подчерпнул из фильмов и книг. Иногда герои, потерявшие близкого, покидали место, где все напоминало о нем. Я такое понять никак не мог, потому что, если бы кого-то любил, то хотел бы, чтобы все, что с ним связано, всегда было рядом.
— Влад стал последней каплей.
Из небрежного пучка Али выбилась прядь волос и упала ей на висок. Это сразу же привлекло мое внимание, и мне вдруг захотелось заправить ей за ухо эту выбившуюся прядь. Желание куда более странное, чем мой вопрос о любви.
— До него я встречалась с Максимом, — продолжила девушка, игнорируя выбившуюся прядь волос. — Мы познакомились, когда я поступила в универ. Даже хотели съехаться, но он утонул на рыбалке.
В русских мелодрамах таких женщин называют «черными вдовами», но об этом я не стал говорить. Покопался в накопленных за годы фразах и, не найдя ничего подходящего, сказал своими словами:
— Я даже представить не могу, что ты чувствуешь после всего этого, но надеюсь, что у тебя получится пережить этот непростой период.
Получилось сухо и немного шаблонно, но зато эти слова принадлежали мне, а не какому-то вымышленному персонажу.
Аля, наконец, отвернулась от окна и посмотрела на меня немного иначе. Так, будто бы видела меня в первый раз — изучающе и задумчиво.
— Бутерброды с мясом! — раздался громкий голос бабы Шуры.
Мы с Алей синхронно повернулись в сторону двери.
— Откуда вы их принесли? — спросил я, глядя на холодильник, который, кажется, не работал.
— С улицы. — Баба Шура поставила тарелку с бутербродами на стол и пододвинул ее ближе ко мне. — У нас холодильник сломался. Всю скоропортящуюся еду храним на улице.
Я посмотрел на покрытое ледяной корочкой мясо. Аппетита холодные бутерброды не вызывали, зато запечённые яблоки манили своим аппетитным запахом.
— Я не голоден. Съем только яблоко с чаем.
Баба Шура, которая только что села на табуретку, тут же вскочила, чтобы достать мне чистое блюдце и чайную ложку. Подцепила пальцами одно яблоко, заохала от того, что оно все еще было горячим, и, положив его на блюдце, спешно облизала сладкие пальцы.
— Хорошо, что ты приехал. Проводишь дядю в последний путь, — сказала она, усевшись. — Какой-никакой, а все же он твой кровный родственник. Последний.
— Последний, — повторил я за ней, размышляя над тем, что больше у меня нет родных. Я остался один.
Грустно? Больно? Обидно? Вот уж нет. Ничего я не почувствовал. Один и один. Я всегда был один, мне не привыкать.
— К часу дня приедет батюшка из соседнего села, будет отпевать Славу в вашем доме. — Баба Шура взяла бутерброд, придирчиво осмотрела его и, заметив на мясе лед, невозмутимо окунула его в горячий чай. — Потом на кладбище, ну и поминки у нас.
— Успею на последний автобус? — спросил я, прикидывая, когда смогу уехать.
— Успеешь, — закивала баба Шура. — Пораньше уйдешь, ничего страшного. Нечего тебе здесь на ночь оставаться.
Прозвучало негостеприимно, но я вовсе не обиделся. Конечно, кому я тут нужен? Последний родственник — и тот умер. Больше меня в деревне ничто не держит.
Отпив чая, я невольно бросил
Отпив чая, я невольно бросил взгляд на затихшую Алю. Она почти допила свой кофе и теперь снова смотрела в окно, совсем не интересуясь нашим разговором. Даже мне — чудику с алекситимией — было понятно, что Алю что-то мучает. Иначе почему она превратилась в тихий и бледный призрак прежней себя?
Пока сидел за столом, размышлял, как осторожно спросить у Али, что с ней произошло. В голове быстро сформировалось целых три варианта одного вопроса, но мешала баба Шура — при ней мне не хотелось говорить с Алей. Почему-то мне казалось, что девушка не будет откровенничать в присутствии своей бабушки.
Так и не оставив нас с Алей наедине, баба Шура с аппетитом доела подтаявшие бутерброды, подняла голову на настенные часы и объявила, что пора собираться.
Проводить моего дядю пришли немногие. На отпевании присутствовали мы с бабой Шурой и еще шестеро. На кладбище двое не пошли, сославшись на усталость, но зато первые ввалились в дом бабы Шуры на поминки. Поесть любят все, а вот разделить чужое горе дано не каждому — я это понял, когда увидел стол, за которым сидела добрая половина деревни. Хотелось спросить, где они были, когда дядю отпевали и клали в ледяную могилу, но я не стал.
Оглядевшись в поисках Али и не найдя ее, я сел на край стола и положил себе на тарелку ложку овощного салата. Есть совсем не хотелось, но ради приличия стоило что-то положить в рот.
Тут же у моей правой руки кто-то звонко поставил стопку и налил в нее водки по самые края.
— За твоего дядю. Не чокаясь! — сказал Михаил Григорьевич — сосед через два дома. Ему было за шестьдесят, но он бегал по деревне так, словно ему было лет двадцать, а еще по утрам летом колол дрова, а зимой растирался снегом.
— Я не пью.
Уже замутнённые от выпитого глаза Михаила Григорьевича округлились.
— Болеешь? — сочувственно спросил он.
— Нет. Просто не пью, — честно ответил я.
— Как же так-то? — он явно не понимал меня.
— Вот так, — пожал плечами я.
Михаил Геннадьевич поджал губы.
— И за дядю не выпьешь?
— Если только воды.
— Эт можно! — оживился сосед и, залпом выпив из моей стопки водку, налил в нее минеральной воды.
— Демид, двигайся ко мне, — пробасила сидящая рядом Антонина Васильевна — еще одна соседка. Она была весьма дородной и сидела сразу на двух табуретках.
— Благодарю, мне и так удобно.
— Нельзя сидеть на углу, не женишься! — От возмущения у соседки даже затряслись круглые щеки, покрасневшие от выпитой водки.
— Так это только к девкам относится, — сказал Михаил Григорьевич.
Антонина Васильевна махнула на него рукой и, схватив меня за рукав, потянула к себе. Если бы я мог испытывать страх, то мне было бы очень страшно.
— Тонь, давай еще картошки подложу? — Между нами вдруг появилась баба Шура с кастрюлей в руках.