Невеста зверя (сборник)
Шрифт:
Когда я оделась и позавтракала мюсли с бананом, я взяла с кухонного стола роман, который читала, открыла заднюю дверь и пошла на пруд. Воспоминания о летних днях, проведенных вместе с Томми, навели меня на мысль, что надо почтить мое детство, сохраняя эту традицию в последнее лето перед отъездом из дома. Я уже закрывала за собой дверь, когда Тристан вошел в кухню и сказал:
– Доброе утро, Мег. Куда направляешься?
– На пруд, – ответила я.
– Ах, на пруд! – воскликнул Тристан, как будто он был туристом, а пруд – достопримечательностью,
– У нас свободная страна, – буркнула я и сразу подумала, что надо было ответить повежливее, но все равно молча направилась к двери.
– Вроде как, – откликнулся Тристан, и я остановилась как вкопанная.
Я оглянулась на него. Он пожал плечом так же, как вчера вечером, когда Томми спросил маму и папу, не может ли он повесить портрет «Американская готика» в гостиной, а потом слегка улыбнулся.
– Так и будешь стоять или пойдем? – спросила я.
Тристан быстро вышел за мной, и мы зашагали через поле за домом, к лесу. Наконец мы дошли до опушки – пруд отражал небо, как широко открытый голубой глаз, смотрящий на Господа Бога.
Я устроилась на мостках: расстелила полотенце и открыла книгу, наполовину прочитанную. Сердце героини уже разбито, и сколько бы герой ни оставлял подборок любимых песен в ее почтовом ящике и шкафчике в школьной раздевалке, это ничего не исправит. Зачем я это читаю? Взять бы велосипед, съездить в библиотеку и выбрать что-нибудь из классики, подумала я. Ведь наверняка есть книга, которую мне надо начать читать прямо сейчас, потому что все в колледже ее уже прочитали. Я о таких вещах очень беспокоилась. Ни мама, ни папа в колледже не учились. Я помню, как летом, перед тем, как уехать в Нью-Йорк, Томми тревожился, что никогда не сможет там прижиться. «Детство в провинции – как позорное клеймо, – сказал он. – Я из-за этого просто не буду знать, как себя вести».
И однако, именно провинция – а точнее, мы – помогла Томми начать его карьеру. Прямо ирония судьбы!
– До чего же красивые места, – сказал Тристан. Он растянулся на животе рядом со мной, свесился с мостков и опустил пальцы в воду. – Неужели это все ваше? Вам так повезло!
– Возможно, – процедила я и поджала губы. Я еще не узнала Тристана достаточно хорошо, чтобы доверять ему и общаться не только вежливо, но и сердечно. Ну да, ну да. Я красивая, бессердечная девочка. Я знаю.
– Ну и ну! – Тристан вздохнул и выпрямился, устраиваясь на мостках рядом со мной. Он устремил взгляд на воду, моргая от слепящего солнца. – Ты меня и впрямь невзлюбила.
– Неправда! – сразу ответила я, хотя и сама понимала, что ответ мой не слишком искренний. Я попробовала переформулировать: – То есть я тебя не то чтобы не люблю, просто пока не очень хорошо знаю, вот и все.
– Не доверяешь мне, да?
– Ну ничего себе! – возмутилась я. – Почему это я должна тебе доверять?
– То, что твой брат мне доверяет – еще не причина?
– Томми никогда не отличался особым здравым смыслом, – ответила я.
Тристан
– Ну и ну, – снова протянул он. – Суровая же ты девушка.
Я пожала плечами. Тристан кивнул. Я сочла это знаком того, что мы поняли друг друга, и вернулась к чтению. Но не прошло и двух минут, как он опять меня прервал.
– Что ты скрываешь, Мег?
– О чем это ты? – спросила я, поднимая взгляд от книги.
– Ну, если ты настолько не доверяешь людям, тебе наверняка есть что скрывать, это очевидно. С недоверчивыми людьми так часто бывает. Они очень скрытные. Ну, или им очень много боли принесли люди, которых они любили.
– Ты же знаешь, что вы с Томми не можете заключить брак в Огайо, правда? Народ это решил на референдуме два года назад.
– О-хо-хо, – вздохнул Тристан. – Народ, народ, народ… Боже мой, вечно этот народ! Люди защищают свои права, но всегда готовы лишить прав кого-нибудь другого. Проснись, малышка. Все это уже в прошлом. Разве это когда-нибудь мешало людям жить так, как они хотят? Хотя да, конечно. Как бы там ни было, пошел он, этот народ! Мы с твоим братом поженимся, принял народ какой-нибудь глупый закон, который это запрещает, или нет. Люди, моя дорогая, влияют на твою жизнь, только если ты им это позволяешь.
– Значит, вы будете так же считаться семейной парой, как я считаюсь христианкой, хоть и не хожу в церковь.
– Право же, Мег, ты ведь понимаешь, что, хоть ты и считаешь себя христианкой, другие люди вовсе так не думают?
– Ты это о чем?
Тристан повернулся на бок, лицом ко мне, и оперся щекой на ладонь. У него зеленые глаза. У Томми голубые. Если бы у них могли быть дети, они были бы прекрасны, как русалки или эльфы. У меня глаза тоже голубые, но я пошла в папу, их цвет тусклый и блеклый, как у старухи, и совсем не похож на океан с танцующими синими отблесками – такие глаза у мамы и Томми.
– Я хочу сказать, – продолжал Тристан, – что эти люди считают тебя настоящей христианкой, только если ты ходишь в церковь. Причастие, тело Христово и все такое. Ты ведь читала Библию, правда?
– Не всю, – ответила я, прищурившись. – Но как бы там ни было, мне все равно, что они обо мне думают. Я знаю, что у меня в сердце.
– В том-то и дело!
Я перестала щуриться и посмотрела ему прямо в глаза. Он не отвел взгляда.
– Ладно, – сказала я, – ты все очень хорошо объяснил.
Тристан встал, стянул через голову рубашку, скинул сандалии и нырнул в пруд. Голубизна на поверхности покрылась рябью, круги дошли до самого дерева, а потом вода успокоилась, и снова повисла тишина. Но Тристан не вынырнул. Я подождала немного, потом привстала.
– Тристан? – произнесла я и подождала еще несколько секунд. – Тристан! – позвала я громче. Но он не всплыл. – Тристан, хватит! – крикнула я, и сразу же его голова показалась в центре пруда.
– Хорошо-то как! – воскликнул он, мотая головой и рассыпая брызги с каштановых волос. – У вас на заднем дворе настоящий центральный парк!