Невеста
Шрифт:
Изабел дошла до Сада Слепых. Сидя на железной скамейке, она следила за струйкой фонтана, непрерывно льющейся в маленький пруд, и пыталась собраться с мыслями. В памяти вновь и вновь прокручивалась одна и та же сцена, словно пущенная по кругу пленка: выражение лица Гарри перед расставанием, сказанные им слова. Ей казалось, что бесконечное повторение должно притупить боль, сделать ее безучастной и освободить сознание для того, чтобы проанализировать ситуацию с точки зрения логики. Однако боль не утихала, разум не хотел смиряться. Изабел почти физически ощущала, как разрывается на части.
Знакомство состоялось всего несколько месяцев назад, на семейном торжестве по поводу помолвки Саймона и Милли. Они пожали друг другу руки, и между ними мгновенно проскочила искра взаимной приязни; у обоих слегка задрожал голос и, будто зеркальные отражения друг
Еще через месяц они на разных самолетах полетели в Париж.
Каждая встреча отличалась особой прелестью, приносила утонченное, тайное наслаждение, оставляя легкий шлейф мимолетности. Отношения решили сохранить в секрете, легкими, ни к чему не обязывающими. Двое взрослых людей получают удовольствие друг от друга, не более того.
Однако теперь от легкости не осталось и следа. Спонтанность закончилась. Отсутствию обязательств пришел конец. Независимо от ее выбора, последствия будут очень серьезны. Невидимое глазу биологическое событие однозначно распорядилось: любое ее решение навсегда изменит жизни обоих.
Гарри не хочет ребенка и совершенно ясно дал это понять. Если Изабел решит родить, она останется одна. Потеряет Гарри. Потеряет свою свободу. Ей придется рассчитывать на помощь матери. Жизнь превратится в невыносимый замкнутый круг: тяжелая работа по дому, утренняя чашка кофе и детский лепет, отупляющий мозг.
С другой стороны, если она избавится от ребенка…
В груди Изабел растеклась тупая боль. Кого она хочет обмануть? В чем заключается так называемый «выбор»? Да, выбор у нее есть, как у каждой современной женщины, но истина в том, что выбора не существует. Она попала в рабство к самой себе: к материнскому инстинкту, которого никогда в себе не подозревала; к крошечному созданию, растущему в ее чреве; к огромной, всепобеждающей жажде жизни.
Руперт сидел на скамейке в Национальной галерее и рассматривал портрет Филиппа II Испанского. Минуло уже добрых два часа с тех пор, как Мартин пожал ему руку и ушел, на прощание сказав, чтобы Руперт звонил ему, когда пожелает. Расставшись с Мартином, он бесцельно бродил по городу, не замечая многочисленных посетителей магазинов и туристов, постоянно его толкавших. Погруженный в свои мысли, Руперт не видел перед собой вообще ничего. Когда на пути ему попадалась телефонная будка, он заходил в нее и набирал номер Милли, но у нее все время было занято, и Руперт втайне ощущал облегчение: он не хотел делить с посторонними смерть Аллана. Пока что он не был к этому готов.
Письмо по-прежнему лежало в портфеле, так и не распечатанное. У Руперта не хватало смелости его прочесть. Письмо могло оказаться именно таким, как он ожидал, а могло и нет – он страшился и того и другого. Но теперь, под пронзительным, суровым взглядом испанского короля, Руперт открыл замки портфеля и достал конверт. Он во второй раз увидел свое имя, написанное рукой Аллана, и на него вновь нахлынула печаль. Это последняя ниточка, которая отныне свяжет их навсегда. Одна часть Руперта хотела спрятать письмо и не открывать его, не осквернять последние слова Аллана прочтением, однако трясущиеся пальцы уже надрывали конверт, вытаскивая на свет плотные кремовые листки бумаги, каждый из которых с одной стороны был исписан четким, ровным почерком.
Дорогой Руперт!
Не бойся. Не бойся, сказал ангел 13 . Я пишу тебе не для того, чтобы смутить или огорчить. По крайней мере, сознательно такой цели я не ставлю. Нет.
Если честно, я вообще не уверен, зачем пишу. Прочитаешь ли ты когда-нибудь это письмо?
Может, и нет. Может, ты уже забыл, кто я такой; может, ты счастливо женат и растишь тройняшек.
Порой меня посещает фантазия: вот-вот дверь палаты распахнется, ты появишься на пороге и заключишь меня в объятия, а все остальные неизлечимые пациенты будут приветствовать нас радостными возгласами и бодрым стуком больничных палок.
В реальности же это письмо, подобно многим другим изделиям промышленности, когда-то полезным для владельцев, скорее всего, завершит свое существование в мусорном контейнере, а потом его переработают в чей-то завтрак. По-моему, неплохая идея. Хлопья «Аллан», с добавлением оптимизма и
И все равно я продолжаю писать, будто надеясь, что однажды ты найдешь дорогу ко мне и прочтешь эти строчки.
Что это – плод болезненного воображения? Может, я придаю нашим взаимоотношениям значимость, которой на самом деле не существовало?
Срок, отпущенный мне на этой земле, вдруг сократился так резко, что мое восприятие мира несколько исказилось. Однако, вопреки всему, я пишу. Правда в том, Руперт, что я не могу покинуть эту страну, не говоря уж об этой земле, не оставив где-нибудь на клочке прощального послания тебе.
Когда я закрываю глаза и вспоминаю тебя, ты видишься мне таким, как тогда, в Оксфорде, хотя с тех пор ты наверняка изменился. Как выглядит Руперт пять лет спустя и чем он занимается? У меня есть догадки, но нет желания их раскрывать. Не хочу быть самоуверенным идиотом и считать, что знаю тебя лучше, чем ты сам себя. Это было моей ошибкой в Оксфорде. Я спутал гнев с интуицией, принял свои собственные желания за твои. Какое право я имел сердиться на тебя? Жизнь – намного более сложная штука, чем мы оба тогда представляли.
Я очень надеюсь, что ты счастлив. И боюсь, что – раз ты читаешь мое письмо – это не так. Счастливые люди не копаются в прошлом в поисках ответов на вопросы. В чем истина? Не знаю. Может быть, оставшись вместе, мы обрели бы счастье, и жизнь была бы прекрасна. Однако полной уверенности нет.
Как оказывается, мы пережили самые лучшие моменты, какие только могли пережить. И расстались. По меньшей мере, хотя бы у одного из нас был выбор, пусть даже не у меня. Если бы мы затянули с решением до сегодняшнего дня, выбора лишились бы оба. Расставание – это одно, смерть – нечто совсем другое. Знаешь, я не уверен, что справился бы со всем сразу. Мне и без того понадобится довольно много времени, чтобы осознать, что я умираю.
Но стоп. Я обещал себе, что не буду говорить о смерти. Смысл совсем в другом. Мое письмо – не признание вины, а признание в любви. Как просто, правда? Я до сих пор люблю тебя, Руперт. До сих пор тоскую по тебе. Вот, собственно, и все, что я хотел сказать. Я все еще люблю тебя. Скучаю по тебе. Если мне больше не суждено тебя увидеть… что ж, такова жизнь. Но я все-таки надеюсь, что мы еще встретимся.
Искренне твой,
Аллан
13
Евангелие от Луки, 1, 30.
Чуть позже в зал галереи вошла молодая учительница в окружении гудящей толпы ребятишек. По плану урока они должны были перерисовать портрет Елизаветы I. Однако, обратив внимание на сидящего на скамье молодого человека, учительница быстро развернула класс и отвела детей к другому портрету. Руперт, из глаз которого катились безмолвные слезы, этого даже не заметил.
Вернувшись домой, Гарри увидел машину Саймона, припаркованную на обычном месте. Он прямиком направился в комнату сына и постучал. Не получив ответа, приоткрыл дверь. Первым, что бросилось ему в глаза, был костюм Саймона на дверце шкафа – визитка, так и не снятая с вешалки. В корзине для бумаг валялось приглашение на свадьбу. Гарри поморщился и закрыл дверь. Помешкав, он спустился по лестнице и прошел через коридор в комплекс отдыха.
Вода в бассейне мерцала огнями подсветки, негромко звучала музыка, однако никто не плавал. В дальнем углу из двери сауны шел легкий пар. Не останавливаясь, Гарри направился туда и распахнул дверь. Саймон поднял глаза, и на его раскрасневшемся лице отразилось смущение.
– Отец? – удивился он, вглядываясь в густые клубы пара.– Что ты здесь…
– Мне надо поговорить с тобой,– сообщил Гарри, усаживаясь напротив сына на гладкое пластиковое сиденье.– Я должен извиниться.
– Извиниться? – недоверчиво переспросил Саймон.
– Я был не прав, когда накричал на тебя с утра. Прости.
– А-а.– Саймон отвернулся.– Да ладно. Не имеет значения.
– Нет, имеет. Ты пережил сильный стресс. Мне следовало это учитывать. Я ведь твой отец.
– Знаю,– ответил Саймон, не поворачивая головы.
– Ты бы хотел другого отца?
Гарри пристально посмотрел на сына. Тот промолчал.
– Я тебя не виню,– вздохнул Гарри.– Из меня получился тот еще папаша.
Саймон неловко поерзал.
– Ты…
Ты не обязан говорить что-то из вежливости,– перебил его Гарри.– Я знаю, что не состоялся как отец, шестнадцать лет от меня не было ни слуху ни духу, а потом вдруг – оп! – я начинаю маячить у тебя перед глазами каждый день. Неудивительно, что нам с тобой пришлось тяжело. Супруги уже давно развелись бы… Извини,– прибавил он, помолчав.– Больная тема.