Невеста
Шрифт:
— Я всегда думал, — уже более спокойно продолжал Николай Константинович, — что в состоянии сам решить все свои личные проблемы. Мне казалось, что в подобных случаях просить о помощи смешно…
— Боюсь, что вы слишком строги к людям и… к себе, — заметил Комаров.
— Если бы несколько месяцев назад я услышал, что Валя…
Кудрявцев осекся, впервые произнеся имя дочери.
— Словом, у меня есть дочь, — сказал он изменившимся голосом. — Единственная. Ей двадцать лет. Она…
Кудрявцев бросил измятую пачку сигарет на стол и умолк.
— Что
— Борис Васильевич, у вас есть дети?
— Двое. Сын и дочь. Школьники.
— Значит, мы можем говорить как отец с отцом. Как два уже немолодых… Впрочем, простите. Вы еще молоды. Но, может быть, вам тоже предстоит… Впрочем, не знаю. Когда Валя училась в школе, я никогда не думал, что мне придется…
Чтобы овладеть собой, Кудрявцев опять замолчал.
— Успокойтесь, Николай Константинович, — мягко сказал Комаров. — Прошу вас, расскажите мне все, что вас беспокоит.
— Спасибо! — Кудрявцев сказал это искренне, от всего сердца. Сейчас он верил, что Комаров действительно сочувствует ему и хочет помочь. Правда, он не знал, как и чем может помочь секретарь обкома. Но все равно испытывал к нему чувство благодарности. Пусть его собственная судьба уже давно предрешена. Он думал сейчас только о Вале.
— Хорошо. Я скажу вам все. — Кудрявцев снова потянулся за пачкой, вытащил сигарету, но не закурил, а зажал ее в кулаке. — Моя дочь влюбилась в преступника. Его фамилия — Харламов. Теперь вы понимаете мое состояние, когда я увидел подпись… Этот парень осужден. Получил два года исправительно-трудовой колонии. И тем не менее она…. любит его.
— Так, — спокойно кивнул Комаров и снова взялся за подбородок. — Скажите, вы и раньше были недовольны своей дочерью? — спросил он после короткой паузы.
— Никогда! — воскликнул Кудрявцев. — Конечно, родители часто переоценивают своих детей. Но Валя… Поверьте, я объективен! Она не такая, как все. У нее есть идеалы. Но сейчас речь о другом. Она попала под влияние этого Харламова…
— Вы все же знали его?
— Немного.
— Что он собой представляет?
— Могу только повторить: преступник, осужден на два года…
— А ваше личное впечатление…
— Оно не расходится с мнением суда, — поспешно сказал Кудрявцев. — Недоучка, с претензиями на собственное мнение по любому вопросу. Нигилист. На мою дочь нашло затмение. Она любит его, несмотря ни на что. Я думал, суд откроет ей глаза… Но она считает его невиновным. Всячески стремится спасти. Боюсь, как бы не наделала глупостей.
— Каких?
— Не знаю, — махнул рукой Кудрявцев. — Она в таком состоянии, что способна на все.
Он снова замолчал, а Комаров задумался. Только что Кудрявцев вызывал в нем искреннее сочувствие. Теперь он невольно спрашивал себя: почему этот человек так оскорбительно говорит о Харламове? По-видимому, он очень мало знает этого парня. Но как уверенно клеймит его позором! «Преступник», «недоучка», «нигилист»…
«Нигилист, — повторил
Да, только что перед ним сидел страдающий, нуждающийся в помощи человек. Отец. Но сейчас в нем стали проявляться новые черты: категоричность тона, жесткость суждений, непогрешимость выводов и оценок…
Это насторожило Комарова.
— Да, сложное дело, — задумчиво проговорил он. — Чем же вы все-таки объясняете то, что случилось? Как Валя, девушка, по вашим словам, с идеалами, могла влюбиться в такого парня? Это противоестественно…
— Конечно! — подхватил Кудрявцев. — Именно противоестественно! Это я и пытался ей доказать! Но…
Комаров глядел на него выжидательно.
— Как вам объяснить… — продолжал Кудрявцев. — Все, что я говорю Вале, только ожесточает ее. Нет, ожесточает — не то слово. Как бы укрепляет ее решимость. Раньше я был уверен, что ею руководит только чувство… Понимаете, любовь… Но теперь вижу и другое.
— Что именно?
— Борьбу за этого парня она воспринимает как некий… как это назвать… гражданский долг. Нечто вроде битвы за справедливость… Обостренное чувство справедливости. Понимаете?
— Понимаю.
— На самом же деле все гораздо проще: наивная девушка, совершенно не знающая жизни, попала под влияние разложившегося парня…
— Все-таки почему вы о нем такого мнения? Я хотел бы знать несколько подробнее… Простите, что я снова и снова возвращаюсь к этому вопросу. Мне хочется до конца понять, что это за парень…
— Но я уже говорил! Кроме того, был суд!
— Разумеется, был суд, — задумчиво повторил Комаров. — Но предположим, что Харламов не совсем такой, как думаете вы и даже как показалось суду. Или Валя не совсем такая, как вам кажется. Одно из двух. Конечно, я выбрал бы первое.
— Нет! — отчеканил Кудрявцев. — Я не допускаю ни того, ни другого.
«Почему? — подумал Комаров. — Почему ты не допускаешь? Почему ты так уверен в своей непогрешимости? Почему бы тебе не допустить, что человек, которого ты считаешь плохим, не так уж плох? Почему бы не попытаться проникнуть в его душу?..»
— Ваша дочь, по-видимому, думает иначе? — спросил он.
— Сейчас меня не интересует, что думает моя дочь!
Комаров пристально и с откровенным любопытством посмотрел на Кудрявцева.
— Но вы же сами сказали, что у нее обостренное чувство справедливости. Может быть, стоит положиться на него?
— Но это ложное, наивное чувство! — воскликнул Кудрявцев. — Оно навеяно атмосферой последних лет, всеми этими разговорами о честности, смелости… Слишком много слов! — Он с некоторой опаской взглянул на Комарова. — Впрочем, вы, вероятно, не разделяете моего отношения…
— Почему же? — усмехнулся Комаров. — Кое в чем разделяю…
— Тогда мы поймем друг друга!
— Возможно, — неопределенно сказал Комаров, — но сейчас я хотел бы уяснить, чем я могу вам помочь?