Невеста
Шрифт:
— Иннокентий Гаврилович, — сказал Митрохин, — мне хотелось бы еще раз спросить вас: поводом для вызова Харламова явился рапорт начальника участка?
— Я вам уже говорил!
— До этого вам не приходилось беседовать с Харламовым?
— До этого? — медленно повторил Волобуев, стараясь выиграть время. — Насколько я помню, нет.
— Ошибаетесь, Иннокентий Гаврилович, — укоризненно покачав головой, сказал Митрохин, — вам изменяет память.
— Подождите! — воскликнул Волобуев, сознавая, что сделал грубую, опасную ошибку. — Вы правы! Действительно, я разговаривал с ним еще один
— Допустим, — спокойно согласился Митрохин. — Итак, поводом для второго разговора был рапорт начальника участка. А для первого?
— Не помню! — в замешательстве ответил Волобуев.
— Помните, — тихо и даже как бы с печалью в голосе сказал Митрохин…
Да, он был прав. Видимо, старик знал и о первом разговоре с Харламовым. Конечно, ему рассказали и о письме — ведь он был в отделе кадров! Волобуев получил это письмо месяца два назад. Незадолго до этого он узнал, что ему поручен доклад на бюро обкома, и принял меры к дальнейшему росту бригад коммунистического труда. С письмом Харламова можно было бы примириться, если бы он критиковал только свою бригаду. Но он позволял себе наглые обобщения. Утверждал, что быстрый рост бригад коммунистического труда на Энергострое не что иное, как показуха. Издевался над якобы существующей у руководителей иллюзией, что, подписав обязательство, человек уже становится ударником. Называл десяток неизвестных Волобуеву рабочих, которые якобы числятся членами этих бригад и в то же время пьянствуют после работы. Кое-кто из них, вдобавок, бьет своих жен.
Волобуев вспылил, вызвал к себе начальника отдела кадров, швырнул письмо и сказал, чтобы подобную галиматью ему больше не передавали.
Однако через несколько дней осторожность взяла верх. Волобуев распорядился вернуть письмо из отдела кадров и вызвал Харламова. Он предполагал попросту напугать парня — сказать, что его клеветническое, с явным антисоветским душком письмо следовало бы передать в общественные организации и что он не сделал этого только из чувства жалости.
Харламов хмуро ответил: «Передавайте, буду рад».
Тогда Волобуев изменил тактику. Он начал убеждать Харламова, намекнул ему на неприятные последствия, которые неизбежно возникнут, если его товарищи узнают об этом письме. Более того, он дал ему понять, что если он, Харламов, недоволен своей работой или зарплатой, то и об этом можно подумать…
Неожиданно Харламов схватил со стола письмо и разорвал его на мелкие клочки.
— Что это значит? — строго, но с чувством некоторого облегчения, спросил Волобуев.
— Эт-то значит, — что мне п-противно, — ответил Харламов, чуть заикаясь от волнения.
Бросив обрывки письма себе под ноги, он ушел и громко хлопнул дверью. Через некоторое время Волобуеву передали рапорт начальника участка с просьбой об увольнении Харламова.
«Откуда Митрохин мог узнать об этом письме? — лихорадочно соображал Волобуев. — На следствии о нем разговора не было. Пивоваров наверняка рассказал бы. На суде — тоже. Письмо находилось в отделе кадров в течение всего нескольких дней. Но там его успели прочесть. А Митрохин побывал в отделе кадров… Какая глупость, черт побери, какая непростительная глупость!»
— Что
— Его хулиганское письмо, — твердо ответил Волобуев.
— Вот как? — Митрохин удивленно приподнял брови над оправой очков. — Значит, было письмо?
«А ты не знаешь?!» — со злобой подумал Волобуев.
— Не считаю нужным скрывать, — сказал он вслух.
— Что же Харламов вам писал?
На этот раз выдержка покинула Волобуева.
— Это уже переходит все границы! — воскликнул он. — Что вы комедию разыгрываете! Вы были в отделе кадров, и вам прекрасно известно содержание этого письма. Иначе вы не спрашивали бы меня, почему я вызвал Харламова в первый раз. К чему эти прокурорские методы? Прошу вас не забывать, что вы говорите с коммунистом, членом обкома партии!
— Я все время думаю об этом, — спокойно и, видимо, нисколько не обижаясь на резкий тон Волобуева, ответил Митрохин. — Но я ничего не знал ни о каком письме. В отделе кадров мне сообщили, что вы вызывали Харламова дважды. О письме же я узнал только сейчас. От вас. Поставьте себя на мое место: разве вы не спросили бы о его содержании?
«Идиот, совершеннейший идиот! — мысленно обругал себя Волобуев. — Сам поставил себе ловушку и полез в нее!» Но отступать было поздно. Если бы начальника отдела кадров вызвали куда-нибудь и спросили об этом письме, он наверняка выложил все, что ему известно. Кроме того, существует все-таки и сам Харламов. Пусть и далеко, но существует…
— Я снова погорячился, — извиняющимся тоном сказал Волобуев, — обидно все-таки… Так вот о письме. В нем содержалась прямая клевета на движение за коммунистический труд. Харламов был всем и вся недоволен…
— Он требовал что-нибудь для себя лично?
— Личные интересы всегда маскируются в таких случаях интересами общества, — ответил Волобуев. — Харламов утверждал, что все кругом рвачи и стяжатели…
— У вас сохранилось это письмо?
— Харламову стало стыдно, и он разорвал его. На моих глазах.
Наступило молчание.
— Антон Григорьевич, — мягко сказал Волобуев, — мы уже потратили на этого Харламова целый час. Я подробно и… как бы это сказать… безропотно отвечал на ваши вопросы, хотя некоторые из них, не скрою, обижали меня. А ведь дело-то, по правде говоря, яснее ясного. Может быть, вам кажется, что между поведением Харламова на стройке и его преступлением нет прямой связи? Есть! — убежденно воскликнул Волобуев. — Вы спросите, какая? Безответственность! Наплевательское отношение к своим поступкам! Вот вам и все.
Волобуев удовлетворенно откинулся на спинку кресла.
— Что ж, Иннокентий Гаврилович, — как бы в раздумье произнес Митрохин, — все, что вы сказали, на первый взгляд выглядит очень убедительно. Но, к сожалению, вы не упомянули о самом главном. Очень многое в судьбе Харламова зависело от вас. Мне тяжело говорить это, но в том, что он оказался в тюрьме, я вижу и вашу вину. Таков мой вывод.
Митрохин замолчал. Он ждал взрыва возмущения. Волобуев должен был ударить кулаком по столу, закричать, может быть, выгнать его из кабинета…