Невидимые знаки
Шрифт:
Повернувшись к нему лицом, я переместила блокнот за спину.
— Ну, мы живы, и прошло уже пять недель, так что что-то определенно работает.
— Ты знаешь, что я имею в виду.
Я нарочито расширила глаза.
— Серьезно, Гэллоуэй, не знаю, чего ты от меня хочешь. Ты прекрасно выразился на днях, запустив руку в мои шорты. — Я покраснела, когда его рот приоткрылся, и он облизал нижнюю губу. — Тебе известно, что я хочу тебя, и ты прав, я боюсь тебя. А страх никогда не должен быть составляющей отношений.
— Ошибаешься, — прорычал он. —
— Что?
Он наблюдал за мной из-под полуприкрытых век.
— Ты не боишься меня, Эстель. Ты боишься того, что я могу заставить тебя почувствовать. Если бы ты не чувствовала, когда я прикасался к тебе, то между нами ничего не было. А между нами что-то есть. Что-то, что заслуживает исследования.
Ненавижу, что он прав. Я ненавидела, что он видит меня насквозь и не дает возможности спрятаться. Я старалась не обращать на него внимания. Заставляла себя забыть о восхитительном ощущении его пальцев внутри меня. Преуменьшала эпическую разрядку под его контролем. И уж точно не позволяла себе мечтать о том, чтобы утащить его в лес и закончить то, что он начал.
Я хотела его.
Очень, очень сильно.
Но он прав. Я была напугана. По причинам, которые до сих пор не понимала.
Гэллоуэй посмотрел на огонь, давая мне короткую передышку от его пристального взгляда.
— Я ничего о тебе не знаю, Эстель. Ты не хочешь говорить о том, откуда ты и кто ты. Ты ничего не рассказываешь. Но теперь это наша жизнь. Мы не знаем, как долго здесь пробудем. И мне до смерти надоело лежать ночью в постели, чертовски сильно желая тебя и не зная, как обстоят дела.
Его английский акцент. Его слова. Они проникали в мою кровь, словно морфий, блокируя опасения.
Мой нрав взбунтовал.
— Я ничего тебе не рассказываю? А ты? Каждый раз, когда я задаю простой вопрос, ты отшиваешь меня. Не будь лицемерным, Гэллоуэй, тебе это не к лицу.
Я бы никогда не сказала ему, что понимаю его патологическую потребность в секретах. Мне было неприятно рассказывать даже малую часть о себе, делиться историями и добровольно раскрывать свой мир для чужой критики. Я уважала его потребность в пространстве, потому что сама требовала того же.
Кроме того, я знаю больше, чем он думает.
— Лицемерным? Ты хочешь так, да? — Он оскалил зубы. — Отлично. Давай поговорим о том, кто настоящий лицемер, хорошо?
У меня отвисла челюсть.
— Ты же не имеешь в виду меня?
— В яблочко с первой попытки.
— Что?
Его глаза сузились.
— Ты первая поцеловала меня, помнишь? Ты все это начала.
— Тот поцелуй был ошибкой. Мы только пережили крушение и хотели пить, находились на краю смерти. Извини, если я поддалась внезапному порыву испытать немного счастья перед смертью.
— И это был потрясающий поцелуй. — Его руки крепко сжали копье. — Ты будешь отрицать это?
Я стиснула зубы. Да, я хотела все отрицать. Это положило бы конец нелепому разговору. Но я не была лгуньей. Да, я убегала, пряталась. Из
Я опустила голову.
— Поцелуй был хорош. Я не отрицаю этого.
— И на днях, когда я заставил тебя кончить. Разве это были не потрясающие ощущения?
Самодовольство в его тоне раздражало меня.
Его слова заставили меня насторожиться.
— Не в этом дело.
— Нет, именно в этом. Ответь на вопрос. Тебе понравилось или нет то, что я с тобой сделал?
Как он посмел поставить меня в неловкое положение? Что, если Пиппа и Коннор нас услышат?
— Гэллоуэй, прекрати…
— Нет, не прекращу. Пока ты не избавишь меня от проклятых страданий.
Я тяжело задышала.
— Как?
— Скажи мне правду.
— Что ты хочешь знать?
— Получу я тебя или нет? Позволишь ли ты мне отвести тебя в постель? Уступишь тому, что связывает нас, и избавишь нас от боли, или будешь упрямиться и продолжать избегать меня?
О том, чтобы сохранить блокнот в тайне, пришлось забыть, прижала его к груди и обняла. Крепко сжала, словно ответы, которые требовал Гэллоуэй, можно обнаружить в линованном папирусе.
— Я… я не знаю, что сказать.
— Ты хочешь меня или нет? Простой вопрос. Простой ответ.
Я глубоко вздохнула.
В этом не было ничего простого. Это было связано с целеустремленностью и силой, с которой я поставила на кон свое сердце, не зная, что нас ждёт в будущем.
— Не знаю, — тихо ответила я.
— Да. Да, ты знаешь, Эстель. — Гэллоуэй выпрямился, схватил костыль и, прихрамывая, подошел ближе. — Скажи мне. Прямо сейчас. Да или нет.
— Что ты подразумеваешь, под да или нет?
— Нас, черт возьми!
Я посмотрела на пляж, освещенный луной, опасаясь возвращения Коннора и Пиппы.
— Я не могу ответить на этот вопрос.
И не спрашивай меня, почему, потому что я не знаю.
Я хотела его. Боялась, что могу влюбиться в него. Но я не могу позволить себе быть слабее, чем уже была. Если я позволю ему поглотить меня, как мне выжить, если он умрет? Как справиться, если он заболеет, а я не смогу его вылечить? Как бы я продолжила жить здесь (в одиночестве и уединении), если бы с ним что-то случилось?
Нет. Это слишком. Я должна оставаться на безопасном расстоянии.
Заботиться о нем.
Испытывать симпатию.
Но не влюбляться в него. Не отдавать ему сердце, потому что это уничтожит меня.
— Да, ты можешь. Это легко. — Он подошел ближе. — Кивни, если согласна, или покачай головой, если не согласна. — Свободной рукой он провел между ног, обхватив эрекцию, видневшуюся в шортах. — Дай знать, хочешь ты этого... хочешь меня. — Его челюсть сжалась, когда он провел пальцем по головке. — Одно слово, Эстель, и ты получишь меня. Я позволю тебе командовать мной каждый чертов день, пока мы будем на этом богом забытом острове, и каждый последующий день. Только... скажи.