Невидимые
Шрифт:
– Я тоже видел следы, - солгал Бирюлев.
– Где? В каком доме?
– оживился сыщик.
– У господина Коховского.
– Как они выглядели?
Бирюлев задумался, представляя темный коридор Старого Леха.
– Отпечатки в пыли.
– А мы пропустили. Где же вы их нашли?
– На втором этаже, у спальни. С краю, - убедительно уточнил Бирюлев.
– Я и впрямь сойду с ума!
– с тоской сообщил Червинский.
– А они... не показались странными? Что они вам напомнили?
– А вам?
Сыщик посмотрел Бирюлеву в
Вместо того он предложил:
– Не хотите зайти?
***
– Да за что вы нас держите тут, как скот?
– причитала крестьянка, встав аккурат напротив стенного оконца. Оно, однако, и не думало открываться.
– За что мы так маемся, без вины виноватые?
– Какой сегодня день?
– спросила Матрена у маленькой рыжей воровки. Ее привели только вчера - в датах еще не запуталась.
– Воскресный. Десятое, июня месяца.
Прачка покачала головой.
– Ровно неделя прошла.
С тех пор ее вызвали лишь однажды. Спрашивали об убийстве, суля каторгу, а то и повешение. Про дочь, конечно, слушать не стали. А потом вернули - и забыли.
Обычное дело, по словам постояльцев.
– Вот в баню бы, - мечтательно вздохнула Матрена, расчесывая до крови искусанные клопами ноги.
– Ишь, чего захотела, - расхохотался одноглазый.
Пока наружу вышло лишь четверо. Трое - чтобы отправиться в тюрьму и исправительный дом, а вот про последнего говорили, что на волю.
Каждый раз, когда кого-то звали, Матрена вцеплялась в него мертвой хваткой и просила передать весточку детям. Как правило, ее отпихивали. Но кто-то и соглашался - но только те возвращались обратно.
Выпущенный же не сказал ни да, ни нет. Оставалось надеяться, что на радостях он подобрел и поспешил исполнить волю случайной соседки... Только, по правде, Матрена ни на миг в это не верила. Наверняка счастливчик вовсю хлестал горькую - праздновал избавление, забыв обитателей хлева.
– Угомонись, Татьяна. Не голоси, - попросила Матрена.
– Толку с того?
Как оказалось, вовремя вступила. Только крестьянка сделала шаг от двери, чтобы дать отповедь - как та отворилась. Не отклонись она - так зашибли бы. Отойдя подальше, баба тут же передумала спорить.
В хлев бросили очередного - плюгавого, крючконосого, в штопанной засаленной поддевке.
Потирая ушибленное колено, он проковылял к стене, сев рядом с Матреной.
– Э-эх... Проклятущие!
– опомнившись, погрозил двери кулаком.
Соседи хмыкнули.
– И ведь не сделал же ничего! На ровном месте схватили - да и приперли сюда!
– Как и все. Да, как и все, - повторила любимую присказку крестьянка.
– Я мимо проходил! Гляжу - дверь открыта. Я и вошел. Отчего не войти?
– Спер что?
– Да когда бы? Оглядеться не успел - как эти за мной следом вломились и сюда привели.
– Ой ли?
– недоверчиво усмехнулся одноглазый.
– Да ей-богу! Только
– Грех какой, - осенила себя крестом крестьянка.
– Все-то баре шуткуют, жизнь им не мила.
– Не. Легаши сказали - он не сам. Невидимки, говорят, - объяснил новый.
– Те, что богатеев старых потрошат.
– Невидимки?
– взвилась Матрена.
– Да точно ли?
– Верно-верно. Этот, висельник-то, тоже всякий хлам у себя держал. А то что б я к нему пошел?
– Ох...
Матрена тоже перекрестилась, произнося про себя слова не молитвы о погибшей душе, но благодарности. Ну, сейчас-то тюремщики должны понять, что она не убивала Старого Леха. Может, теперь про нее все-таки вспомнят - и, если не выпустят, так хотя бы наказание определят?
***
Елена не представляла, сколько дней провела в заточении.
Иногда деревянная крышка колодца поднималась, и она видела небо - свет или тьму. И все. Явно недостаточно, чтобы сутки считать.
Сперва она думала, что умрет: от отчаяния ли, либо задохнется от сырости во влажном, наполненном червями, земляном склепе.
Елена долго кричала - до тех пор, пока не сорвала голос и не смогла лишь сипеть.
Никто не откликнулся.
С тех пор прошло очень много времени, но почти ничего не происходило и не менялось. Разве что крышку порой снимали. В нее закидывали хлеб и спускали ведро с водой. Один раз Елена попробовала его сдернуть, уцепившись за веревку. Не вышло - та тут же втянулась наверх.
Хлеба было мало. Постоянно хотелось и есть, и пить. Но хуже всего - холод. Он пронизывал, к нему не удавалось привыкнуть.
Ходила она в угол ямы, и остро чувствовала запах собственных нечистот.
Все.
Елена не знала, где находится. Схватив ее на улице и затолкав в повозку, похититель прижал к лицу мерзко пахнувшую тряпку. Актриса старалась не дышать - рискуя уже не уснуть, а оказаться задушенной - но зелье все-таки победило.
Очнулась Елена, лежа на влажной земле вот в этой самой яме.
Очевидно, те, к кому она заглядывала в гости, чувствовали себя похоже.
Впрочем, нет. Они приходили в себя. Вставали на ноги. И шли, шли - на улицу, на службу, в театр, куда угодно. Шли на свет. На них не давили сырые стены и вечная темнота.
Наверное, так и в самом деле выглядит смерть.
А может, Елена и впрямь уже умерла?..
Почему она здесь?
Сначала актриса думала, что кто-то позарился на деньги Алекса и захотел получить выкуп. Иначе для чего ее держат взаперти, и, хоть и плохо, но кормят - однако при том даже не пытаются вести разговоры? Точно, именно так все и вышло. Елену привезли сюда - после чего тут же пошли к Алексу и сообщили свои условия. Накануне премьера - он точно бы поспешил вызволить ее как можно быстрее, чтобы не погубить все дело. Иначе кто бы еще сыграл Ирину?