Невидимый Друг
Шрифт:
…И вот что, спрашивается, этому дураку не сиделось на месте? Обошлась бы я без всяких обедов, не впервой.
И я снова начинала ходить из угла в угол. И чем дольше ходила, тем сильнее вспоминался другой день – когда я вот так же меряла шагами узкую комнату и напряжённо прислушивалась к звукам за её пределами. Самый ужасный день моего прошлого.
Краски дня словно поблекли за окном. Мыслями я перенеслась на пять лет назад. Прошлое тянуло ко мне жадные руки, оживляло воспоминания, которые, как я думала, надёжно спрятаны и обёрнуты ватой, чтобы перестали ранить.
Я
Нет, никто не придёт. Как и много лет назад никто не вернулся ко мне из-за закрытой двери.
Когда покрытые красной корой ветви высокого ферна, росшего напротив окна, слегка покачнулись не в такт ветру, я даже не повела бровью. Мне казалось, это обман зрения. Не отступила ни на шаг, услышав жалобный скрип белёных досок подоконника. Поэтому едва не упала, когда Невидимка ввалился в комнату на инерции прыжка.
Всё-таки они там в горах действительно сумасшедшие. А лазать, наверное, у своих снежных барсов учились.
На пол упали и покатились во все стороны фрукты. Их было много – я не понимала, каких. Яркие пятна – жёлтые, оранжевые, алые – расплывались перед глазами.
Когда таарнец взял моё лицо в ладони и принялся гладить его пальцами, я не сразу поняла, что он собирает мои слёзы. Я крепко-крепко зажмурила глаза и уткнулась лицом в тяжело вздымающуюся грудь, изо всех сил вцепилась в грубую ткань под пальцами так, что он теперь никаким образом не смог бы меня отодрать и уйти.
– Прости… прости… я просто очень испугалась…
Кажется, у медведей северяне тоже учатся. По крайней мере, обниматься так точно.
– Я дурочка. Глупая, да? Ну что с тобой могло случиться. Ты же сильный, смелый, ловкий… Это всё мои дурацкие страхи.
И неожиданно для самой себя, сбивчиво, с пятое на десятое, глотая слёзы я принялась рассказывать. То, о чём не рассказывала никому и никогда – потому что боялась, что меня выгонят с работы или того хуже, мной заинтересуются маги Безликого Бога.
О том, что когда мне исполнилось десять, мы с родителями вынуждены были бежать из столицы в глушь. Бежали так быстро, что не взяли почти никаких денег или вещей. Скитались по самым затрапезным городкам, постоянно меняли место жительства и в конце концов осели в крохотной деревеньке в самой дальней провинции Империи.
О том, что мама с папой, не приученные к тяжёлому крестьянскому труду, очень быстро надорвали своё здоровье и в конце концов заболели волчьей оспой, которая по какому-то странному капризу судьбы миновала меня.
О том, как я часы напролёт меряла шагами свою комнатушку и прислушивалась к тому, что происходит за стеной, куда местная знахарка, лечившая родителей травками и пришёптываниями, меня не пускала, потому что «карантин». А я была глупенькой четырнадцатилеткой, которая знала в жизни только безграничную любовь и заботу родителей, что готовы были ради меня сделать всё, что угодно – даже отказаться от привычной обеспеченной жизни имперских чиновников средней руки.
О том, как никто не вернулся ко мне из-за той запертой двери, и я осталась одна.
О том, как сердобольная соседка взяла меня за руку и повела в город – в место,
О том, как вернулась в свой дом – а его уже вовсю обживала дочка той самой сердобольной соседки, со своими тремя детьми и пропойцей-мужем.
О том, как скиталась по городским улицам, словно затравленный зверёк, как спала под мостом, как нанималась на самую трудную чёрную работу – судомойкой, прачкой, дворничихой в городском парке… Работала за корку чёрного хлеба, за крышу над головой. Не знаю, что помогло мне выжить и не сломаться – наверное, понимание того, что я не имею права предать память родителей и обесценить жертвы, на которые они пошли ради меня.
О том, как на последние деньги купила одежду поприличнее и наврала на отборе служанок для принцессы с три короба, лишь бы взяли. И во время собеседования больше всего боялась, что из-под подола выглянут носки моих стоптанных вусмерть башмаков…
Невидимка молчал, как всегда. Но я была благодарна ему за это молчание. За нежность рук, гладивших меня по волосам и то, как терпеливо он стоял, не шевелясь, в то время как я старательно мочила его рубашку.
А потом мы вместе собирали раскатившиеся по разным углам фрукты. Потом мыли остатками воды из кувшина. А потом долго их ели. Вернее, я ела, а Невидимка сидел на кровати напротив меня и всякий раз, как я пыталась заявить, что уже наелась, и начинала уговаривать его взять хоть одну штучку, затыкал мне рот очередным абрикосом.
Потом битый час ломала голову над тем, куда деть все эти косточки и шкурки – и мой таарнец решил проблему самым изящным способом, забросив весь мусор через открытое окно куда-то в сад. Утешало меня в этом возмутительном безобразии лишь то, что я-то заперта в комнате, все это знают и на меня точно никто не подумает.
Потом мы долго болтали о всяких пустяках – ну то есть я вспоминала смешные истории из нашей с девчонками дворцовой жизни, забавные глупости и проказы, хохотала до боли в животе, а Невидимка лежал рядом, накрыв голову подушкой и всем своим видом демонстрируя, что я его окончательно свела с ума своей болтовнёй.
Но всё-таки он так никуда и не ушёл. И я гнала от себя мысли о том, что со мной будет, когда уйдёт.
Незаметно сгустились сумерки. Выплыла из-за томных туч удивительно красивая луна, бросила на пол серебро вперемешку с тенями. Дворец погружался в сон, и только стражники за окном временами лениво перекрикивались на смене караула.
После долгих уговоров Невидимки отвернуться, я спряталась за дверцу шкафа и быстро переоделась в свою добротную и тёплую ночную рубашку. Сгорая от стыда, утешила себя тем, что она мало чем отличается от повседневного платья, кроме белого цвета и более тонкой ткани. Я ж не Кармелла, которая не только уши всем прожужжала, какую кружевную фривольную тряпочку купила на ярмарке, так ещё и в кухню притащила хвастаться.