Невидимый Друг

Снегова Анна

У меня было ничем не примечательное детство. Единственный ребенок в семье имперских чиновников средней руки, как было принято в наших кругах. Зато мне доставалось всё внимание родителей, что изрядно меня избаловало. Отказа я не знала ни в чём – море игрушек, нарядов больше, чем у моих кукол, самые вкусные лакомства… Я потом пыталась вспомнить, какие мне нравились больше всего, но не смогла. Кажется, тогда они все для меня на вкус были одинаковыми.

Папа и мама занимались учетом зерна в Императорских амбарах, там

и познакомились. Мама пришла туда на стажировку после курсов счетоводов и доказывала, что надо завести побольше кошек, тогда станет меньше убыток от мышей. Папа, который был там Главным счетоводом, рьяно выступил против – сказал, что от этих усатых бестий спасу не будет, когда они сами расплодятся.

Спор выиграла мама, мышей почти извели. Мне потом даже взяли домой кошку. Её… пришлось оставить, когда мы бежали, а новую завести было уже не судьба. Может, поэтому я не испугалась Грома – он же просто здоровенный кот.

Когда началась война, мы даже не заметили этого сначала. Просто-напросто маги Цитадели Безликого бога установили Завесу где-то далеко, на Границе с каким-то диким краем. Стоило ли из-за этого беспокоиться? Тем более мне, маленькой девочке, купающейся в родительской любви.

Но потом оказалось, что для подпитки Границы постоянно нужна была свежая магия. Маги-охранители очень быстро тратили свои резервы, им приходилось часто меняться местами и долго восстанавливаться, чтобы не выгореть.

И тогда они стали с особым упорством выискивать по всей стране новых учеников для Цитадели. Магия редко пробуждается в нашем народе. Поэтому считается, что каждый, у кого она есть, должен служить Империи. Детей с выявленным магическим даром отправляют в Цитадель, родные больше никогда их не видят. Я всегда думала, что Безликий Бог лишает их собственного лица, и пугалась до смерти – но когда мой Невидимка убил Авалакариса, оказалось, что они всего лишь носят чёрные маски…

Я толком не разбираюсь, но маги бывают разные. Среди видов магии сама редкая – щитовая. Попадается один такой дар на сотню магов. И после начала войны таких стали выискивать с особым рвением. Придумали целую систему проверки детей! Каждый родитель был обязан привести своего ребенка на испытание в Цитадель – огромный чёрный куб посреди пустоши в дне пути от столицы, размером лишь немногим уступавший Императорскому Дворцу. Уклонение каралось смертной казнью, и тогда ребёнка всё равно забирали. Поэтому мало кто решался рисковать. А тем более, слуги Безликого всячески подчёркивали, какое почётное и безбедное существование ожидает адептов их проклятого ордена. Родители детей, отданных в адепты, получали большие отступные в утешение, им было легче продвигаться по служебной лестнице…

Первое испытание ребёнка устраивалось в три года. Второе – в пять. Третье – в семь. Считалось, что через такое мелкое сито уж точно не просочится ни один золотой самородок.

И меня тоже приводили. Трижды. И все три испытания показали отсутствие какого-либо, даже самого малого следа магии. Родители были счастливы – ведь они так боялись, что их молчаливая дочка тоже особенная. А я очень поздно начала говорить и долго молчала. Может, поэтому меня и засыпали нарядами и игрушками – пытались побудить

к отклику.

Тесты ничего не показали. Маги-испытатели, которые на них присутствовали, всякий раз ставили вердикт «к службе непригодна». А оказалось, я просто была сильнее этих магов и их проклятых тестов. Я умела ставить природную защиту инстинктивно – так, что за неё не мог проникнуть никто. За все три испытания маги не смогли пробиться и обнаружить мою магию – так надёжно я от них закрывалась.

Целых три года после последнего испытания мои родители наслаждались чувством свободы. Да и я всё чаще откликалась на расспросы – хотя и говорила по-прежнему мало.

И вот однажды, когда мне уже стукнуло десять, я пришла из школы и увидела, что мама почему-то дома, и её рука забинтована. Она сказала мне, что чуть не попала под лошадь на улице. Не заметила вовремя, еле успела отскочить, упала на мостовую…

Мне никогда ещё не было так страшно. Мама утешала, что всего-навсего не сможет работать месяц, может быть больше, не уволят же старшего счетовода из-за такой глупой проблемы… но было поздно. Страх за родного человека впервые сорвал запоры где-то у меня внутри. И я утратила контроль.

Я излечила маму. Просто вытащила из неё боль. Впитала и выбросила прочь, как занозу из раны.

А в небе над нашим домом этот выплеск родил радужное сияние. И его заметили. По счастью, мать с отцом раньше всех.

Мы бежали очень быстро. Оставили кошку и все вещи. Нас искали. Мы меняли одну ночлежку на другую, перебирались лесами, на попутных телегах, на краденых рыбачьих лодках сплавлялись по рекам, чтобы запутать след. Таких, как мы, называли отступниками – и травили, как диких зверей. Нас спасло лишь то, что я была слишком великовозрастной, чтобы в нашей семье заподозрили отступников простые встречные-поперечные. Люди охотно нам помогали.

Так мы и смогли уйти от всевидящего ока Безликих. Но всегда – до самого конца я несла в себе чувство вины. Оно непосильным бременем легло мне на плечи после смерти родителей от той болезни.

Быть может, если бы во мне не оказалось этой странной магии… если бы я не была Абсолютным Щитом – всё сложилось бы по-другому.

Я считала себя… бракованной. До сегодняшнего дня.

…И я хотела было уже завершить свой рассказ на том, как я счастлива, что оказалась в Таарне, и как благодарна, и вообще… но меня схватили за руку и заставили вскочить на ноги.

Арн крепко сжал мою ладонь, а сам отвернулся к друиду.

– Там, в роще, готово всё?

– Давно уж! А что…

– Хватит разговоров. Не то мы до неё не доедем никогда. Моя невеста того и гляди снова разревётся, и я нарушу клятву. Мэй, детали расскажешь когда-нибудь потом! Главное я понял. Залезай!

И он, не спрашивая, усадил оторопевшую меня в седло на спину Грому. Довольно урча, кошак размял передние лапы, припадая на грудь. Я замолчала – саднило горло от долгого разговора, да и вообще слова все как-то разом закончились. Осталась только невероятная, щемящая нежность.