Невидимый муж

Снегова Анна

Но ни один не откликнулся.

Хотя пару раз мне казалось, что смотрели при этом с сожалением. Помнится, в прошлый раз только вмешательство суровой матушки помешало Викрану взять мой браслет. Но какой женщине захочется отдавать кровиночку такой паршивой невесте, как я.

Проклятой.

И они убирали руки за спину, стоило мне подойти. Все они. Все до одного.

Этой зимой мне исполнился двадцать один год. Вернее, точно никто не знает, что это именно так, ведь когда меня нашли много лет назад, я не помнила ничего, кроме своего имени. Дня рождения не знала, конечно

же, тоже. Как и до сих пор не знаю. Просто днём этим стали считать день, когда меня нашли. А год… ну, год прикинули на глаз.

Поэтому – двадцать один.

А это означает только одно.

Праздник женихов, который станут отмечать в деревне нынче вечером, станет для меня последним.

По законам Долины, если никто не берет девушку, достигшую этого возраста, в жёны… значит, она непригодная. Таким не место в качестве полноправных членов племени. Но и кормить всю жизнь такую, нести бремя ее содержания, семья не станет. А потому эти девушки становятся бесправными рабынями, и забрать их себе может всякий, кто первым заявит такое желание. Или отвоюет, если будет много претендентов. Законные жёны не смеют протестовать, если супруг приведёт в дом рабыню.

Долину издревле сотрясали междоусобные войны. Мужчин намного меньше, чем женщин. Поэтому мы не имеем никакой ценности.

Жизнь женщины не стоит ничего.

Если она не имеет статуса замужней, который меняет всё.

И… не рожает ребёнка.

Брачный браслет на запястье женщины – это нерушимая печать, знак того, что она охраняется древними законами. Замужнюю пальцем никто не смеет тронуть или проявить неуважение. Ну а после рождения ребенка браслет вешают с правой руки на левую, и такой женщине обеспечен пожизненный почёт и пропитание даже в старости. Потому что она внесла свой вклад в выживание народа.

Те же, у кого не получается… Что ж. Участь их незавидна.

Моя участь будет незавидной.

Потому что я знаю абсолютно точно, что сегодня вечером на празднике меня снова никто не выберет.

Горькая обида всколыхнула сердце.

И нет даже бабушки Лоримель, чтобы выплакать горе ей в колени.

Это она приняла девчонку-подкидыша, когда никто больше не захотел. У них с мужем не было детей, поэтому в деревне они считались почти изгоями. Жили на самом краю, в домике на отшибе с прохудившейся крышей, с которой вечно капала вода во время дождя. Мы подставляли вёдра. Латали её снова, она снова протекала. Но у дедушки Жиона не было сил её перестилать. А я не знала, как.

И вот в начале этой зимы они слегли, а потом и умерли оба от горячки.

Слухи о том, что я проклята, переросли в уверенность. Теперь я сомневалась даже, что меня вообще пустят на праздник.

Хотя, есть ли смысл на него ходить?

Я вскочила. В груди жгло огнём.

Сжала в кулаке крохотный чёрный камушек-талисман, который носила на кожаном шнурке. Обычно прикосновение к нему дарило немного утешения.

Но не в этот раз.

Мне захотелось бежать.

Куда-нибудь! Не важно, куда.

Далеко бы я всё равно не ушла. Вокруг Долины, сколько хватает глаз, безлюдные пустоши. Дальше, на юг, простираются

дикие горы Таарна, где живёт чужой и страшный народ. Среди них, говорят, попадаются даже настоящие волшебники. Ещё дальше к югу, я слышала, есть другие какие-то страны. Но это для меня было чем-то вроде мифических горных троллей. То есть, чьи-то выдумки.

Потому что Мёртвое поле вокруг Долины не перейти никогда и никому, не стоит даже и пытаться. Наверное, все эти рассказы о других странах придуманы сказочниками. Наверное, во всём мире нет ничего больше, кроме зимы, и снега, и нашей Долины, затерянной на краю света.

Но прямо сейчас я как напуганный зверь в лесном пожаре.

Ноги мчат меня сами.

Что бросила у проруби вещи, которых у меня и так почти нет, да ещё и скалку, и кадушку… понимаю, когда уже оказываюсь очень далеко.

Прочь, прочь…

Здесь, за деревней, сразу становится холоднее.

Как будто небо опускается ниже и тучи приобретают свинцовый цвет.

Мелкий снежок, что сыпал с самого утра, превращается в буйство снежной заверти.

И я бегу и бегу прямо в метель, не чуя под собой ног. Ветер сбивает капюшон зимнего плаща с головы, вплетает инеистые пряди мне в волосы. Снег налипает на ресницы, тает на губах. У меня нет и никогда не было денег на одежду из дорогой кожи или, упаси господи, меха, поэтому тело моё давно стало нечувствительно к морозам.

Но сейчас, когда дикий северный ветер пытается сорвать с меня плащ, цепкими пальцами сдирает его с плеч, я начинаю постепенно чувствовать, как замерзаю.

И думаю… может, и хорошо?

Может, это и есть выход?

Когда слёзы становятся льдинками и срываются с ресниц.

Когда горькая обида покидает онемевшее сердце.

Остаться здесь.

Там, где меня и нашли когда-то.

И раствориться в метели…

Спотыкаюсь. Падаю на колени. Тяжело дышу. Наверное, у меня больше не будет сил встать.

А потом… я чувствую Взгляд.

Тяжёлый, давящий, пристальный.

Оглядываюсь, но никого не вижу. Повсюду одно и тоже – белая заверть, небо мешается с землёю, стонет ветер и бросает пригоршни колкого снега мне прямо в лицо.

– Кто здесь? – выкрикиваю в бурю.

Метель не отвечает мне.

Но ощущение чужого взгляда усиливается.

– Простите. Не хотел вас напугать.

Я вскакиваю. Страх придал сил.

Здесь мужчина, в метели. Странный акцент, никогда не слышала, чтоб так выговаривали слова. Он не здешний! Чужеземец! Значит, законы Долины для него пустой звук. Законы Долины меня сейчас не защитят.

Оглядываюсь, судорожно сцепив плащ на груди.

Но не вижу по-прежнему никого.

Одна лишь метель, хаотичный полёт белых хлопьев. Темнеющие стремительно небеса.

– Покажитесь! – прошу непослушными губами.

Пустота не отзывается.

Но чужой взгляд, который рассматривает меня внимательно и неторопливо, я ощущаю всем телом. Кожей. Мурашками по спине и плечам. По тому, как неожиданно возвращается чувствительность в обледеневшие пальцы.

– Вы совсем замёрзли. Но слишком легко одеты. И плакали. Что-то случилось? – настойчиво спрашивает пустота.