Невидимый
Шрифт:
— Что вы ему даете? Я не желаю, чтоб ему давали что-нибудь, без моего разрешения!
И она старалась вырвать ребенка. Когда мальчика невозможно бывало уберечь от нее, его уносили. Тогда Соня колотила в дверь кулаками и ногами, ругалась, плакала, билась головой об пол…
Я никогда не подумал бы, что рояль может стать таким страшным инструментом в руках безумной. Она ни с кем не считалась, отдаваясь игре, ее не останавливала даже мысль о ребенке. Она способна была начать сумасшедший концерт, хотя бы ребенок мирно спал, и барабанила с такой яростью, что не слышала ни криков сына, ни урезониваний пани Бетыньки.
Она вдруг стала удивительно любопытной. До сих пор она не вмешивалась,
— Вот вам за это! Так вам и надо!
— Нет, так дальше дело не пойдет, у меня уже каждый нерв натянут как струна! — жаловалась пани Бетынька, это воплощенное спокойствие и терпение. — Я от такой службы заболею! Не привыкла я к таким комедиям…
Соня поймала в саду жужелицу и пустила ее в коляску сына. В отчаянной жучиной панике жужелица поползла по ребенку, пытаясь спастись. Кати с трудом удалось одолеть Соню, защищавшую подходы к коляске, и избавить зашедшегося в крике ребенка от маленьких, быстрых царапающих лапок.
Сад — это была новая опасность. Наступила чудесная весенняя погода, и ребенка держали на воздухе как можно больше. Соня приставала, чтоб ей самой дали возить коляску. Едва добившись этого хитростью или обещаниями, она разом сбрасывала с себя смиренный вид, и начиналась дикая беготня. Соня носилась, толкая коляску, подскакивавшую на камнях и корнях, по канавкам и упавшим сучьям, и дико, ликующе кричала — а за ней бежала испуганная преследовательница… Легче всего Соне удавалось обвести вокруг пальца Бетыньку. Кати никогда не поддавалась ни ее притворному спокойствию, ни ее лживым слезам.
Когда ребенка выносили в сад или уносили домой, требовалась особая осмотрительность. Пока обе женщины — Кати и Бетынька — с трудом спускали коляску с лестницы, Соне представлялась прекрасная возможность озорничать. Она хватала мальчика и убегала с ним, как дикая, в сад. Или щекотала Кати под мышками, когда та обеими руками поднимала коляску и не могла защищаться.
По этой причине к службе у Пети был наряжен еще и Филип. Стоило посмотреть, как он, стесняясь, шагает рядом с коляской наподобие почетного караула. С улицы его, конечно, никто не видел, но парнишка-то воображал, что над ним смеется весь свет. Когда от него зависело защитить ребенка, он действовал стыдливо и по-мальчишески. Паржик лучше бы подошел к этой роли, он был поворотливей п самоотверженней, зато слишком мягок — вмешиваться решительно ему помешало бы преувеличенное почтение, которое он питал ко всей семье хозяина. Он подобострастным тоном урезонивал помешанную, а когда доходило до физической борьбы, не осмеливался ее тронуть.
Я держал совет с Кати — как бы сделать так, чтоб Соня не участвовала в прогулках сына.
— А если ее на это время занимать чем-нибудь в ее комнате?
— Но чем?
— Безразлично — хотя бы тем, чем занимают больных детей. Например, купить ей переводные картинки, увлечь шитьем одежки для ребенка или заставить рисовать, разгадывать ребусы…
— Что вы, из этого ничего не получится, — качала головой Кати. — Она вбила себе в голову, что будет портить нам прогулки. Ее это ужасно забавляет!
Я все-таки купил переводные картинки — Соня на них и не взглянула. Она составляла пестрые узоры из разных тряпочек, но едва ребенка несли к двери — она уже тут как тут. Не собиралась упускать заманчивой возможности повеселиться.
Запирать
Мать — или дитя? Нет, в эту наивную игру я не играл. В моем кармане был только один черный камушек — для Сони. Но все же колеблешься нажать на спусковой крючок, когда знаешь, что оружие направлено точно и наверняка поразит цель. Я мучился нерешительностью, время шло, а над ребенком висела постоянная угроза. Дурацкие выходки следовали одна за другой, злые забавы сменяли друг друга — но молния ударяет не в малую кучку камней, а в дерево. Я пересчитывал Сонины грехи, и все их было еще недостаточно, чтоб нанести ей смертельный удар. Я сам поражался своей нерешительности.
Двадцать пятого апреля было воскресенье. Мне нетрудно проверить эту дату. Копаясь в документах, я нашел старый календарь Хайна от того года, и там этот день был отмечен. Просто дрожащая черная черта перечеркнула ярко-красные цифры — и больше ничего.
Солнце закрывали тучи, но было тепло. Могло быть часа три пополудни. Я угрюмо смотрел в окно, как Бетынька старается не подпустить Соню к коляске. Филип выпросил себе выходной, а Кати еще не спустилась в сад — она поспешно прибирала Сонину комнату. Хайн лежал у себя. Уже несколько дней у него держался легкий жар, и он потерял аппетит. Я стоял у окна, чтоб успеть на помощь Бетыньке, как только будет нужно.
Я пристально следил за двумя фигурами — широкой, смешной Бетыньки и стройной, девичьей Сони, которая то приставала к ассистентке, то прикидывалась безразличной, разглядывала букашку в траве, углубление в песке, то бегала вокруг, как охотничий пес, то присаживалась на корточки, как маленькая.
Тут Петя выбросил из коляски соску. Бетынька заметила это только тогда, когда малыш начал плакать п размахивать ручонками. Я видел, как достойная матрона озирается — а соску-то уже подняла Соня и спрятала за спину с самым невинным видом. Будто и знать ничего не знает. И ничего особенного не происходит.
Я не мог слышать, но я видел, как Бетынька спросила Соню; та подняла глаза, улыбнулась, показала — мол, соска вон там, сзади, за поворотом дорожки! Небольшое колебание — Соня безучастно смотрит на небо, затянутое облаками, Бетынька решилась. Оставив коляску, побежала назад. Ребенок машет ручками, широко открывает рот…
Хищным зверем кинулась Соня к коляске. Вот выхватила ребенка, вот помчалась с ним… Я с проклятием ринулся вниз.
Меня встретил крик — Бетынька звала на помощь. Почему она кричит с таким ужасом? — испугался я, хотя еще ничего не мог увидеть. Пробежал мимо пустой коляски. За поворотом увидел страшную картину: Соня, одной рукой прижимая к себе ребенка, а другой упираясь в наклонный ствол березы, с обезьяньей ловкостью лезет по выщербленной штукатурке на высокую ограду сада… Тяжеловесная Бетынька стоит внизу, отчаянно сжав руки, — она не может лезть за Соней… Как-то Хайн рассказывал, что Соня в детстве устроила в ограде ступеньки, — наверное, тут и было то самое место.
Пока я добежал, Соня вскарабкалась почти на самый верх. Придерживаясь за качающуюся ветку и помогая себе локтем руки, в которой держала ребенка, она делала последние усилия. От ужаса у меня застыла кровь. Малыш уже наполовину выскользнул из одеяльца, сейчас упадет… А высота ограды в этом месте не меньше трех метров…
Ей все-таки удалось забраться со своим грузом на самый верх. Она села верхом на ограду.
— Ты только посмотри! — торжествующе обратилась она к ребенку. — Там — мир! Ты еще никогда его не видел. Просторный мир!