Невидимый
Шрифт:
Да Хайну и не надо было так уж стараться. Мильде плохо слушал и плохо понял. Он только для приличия удалился с Соней, заслонял ей ладонью зрачки, стучал по коленкам, заставил стоять, выпрямившись и вытянув руки с зажмуренными глазами, провел ногтем по ее обнаженной спине. Соня держалась с ледяной серьезностью. Резюме врача гласило: очень нервна, что, по-видимому, объясняется большим сроком беременности.
— Знаете, раздражительность, изменчивость настроения, слезы и смех попеременно — тут нет ничего необычного для молодой дамы в положении, — с возможной любезностью втолковывал
— Нет, — качнул головой успокоенный Хайн, — но и о ребенке не заговаривает.
— Лучше молчать о нем, чем говорить, как тогда, — мудро изрек врач.
Соня оделась и вернулась к нам, напевая. И украдкой разглядывал ее округлившуюся фигуру. Лицо ее начало приобретать исполненные достоинства черты женщины-матери. В движениях ее и в улыбке появилась какая-то медлительность, осторожность. Меня затопила волна глубокой нежности — не к ней, а к ее вздутому животу, который хранил моего ребенка.
Итак, беглый врачебный осмотр закончился. Еще несколько вопросов со стороны отца, несколько успокаивающих слов со стороны доктора, и можно перейти к обычной светской беседе. Ничто не мешало Соне выкинуть новую шуточку. Объектам она на сей раз избрала старого Паржика.
Ради этого она даже спустилась в его полуподвальную мастерскую. Старик, естественно, пришел в восторг — он не привык к посещениям молодой хозяйки. Он так и рассыпался в комплиментах. Положение, в каком находилась Соня, вовсе не держали в секрете (да в ту пору его уже и трудно было бы скрыть), и Паржик заговорил именно об этом. У него, мол, такое чувство, будто он сам должен стать дедушкой. Он так радуется младенчику! Наобещал с три короба — чего он только не сделает для ребенка! И нянькой-то ему будет, и лошадкой, и гулять его будет водить, и на спине катать…
Соня безучастно выслушала его, затем заговорила сама:
— Паржик, а что, если я открою вам, чего вы еще не знаете?
— Что же это такое, милая моя милостивая пани?
— Дядя Невидимый вернулся.
— Эх, милостивая пани дурачит старика!
— Вернулся, Паржик, и теперь он на самом деле невидим. Ему наконец-то удалось… Мы с ним сговорились, понимаете? Он открылся только мне, больше никому! Никому, кроме меня, подумайте! И знаете — я рада. Мне это льстит. Только он взял с меня обещание, что это останется между нами. Но вы всегда его любили. Вы хорошо к нему относились. Я приглашаю вас быть третьим в нашей тайне!
— Не может быть, милостивая пани… — Бедный старик старался поддержать странную игру, смысла которой не понимал.
— А сейчас он стоит за вашей спиной! — пропела Соня. — Стоит, как обычно стаивал, и смотрит, как вы кроите кожу… Помните он не отходил от вас, когда вы поливали овощи? Точно так же он и теперь будет стоять позади вас, ходить за вами шаг в шаг, только вы уже никогда его не увидите…
— Вот это новости… Ну и дела… — лепетал Паржик. — Прямо не поверишь… Милостивая
— Паржик, — не давала себя сбить Соня, — говорю вам, это чудесно — быть невидимым! Как много ему теперь доступно! Если он рассердится на нас, Паржик, то может страшно нас наказать. Но он хороший, он будет добр ко всем нам, хотя мог бы быть и злым. За это мы должны быть ему благодарны и всегда говорить о нем только хорошее и поступать так, чтобы он никогда на нас не обижался. Тогда нам нечего будет бояться. Зато тем, кто не знает об этом, или не верит, или просто не может относиться к нему хорошо, — тем будет плохо!
Разинув рот, старик смотрел на нее в полном ошеломлении.
— Вот таким вы мне нравитесь, Паржик, когда вы так изумлены! Не правда ли, вы тоже хотите, чтоб дядя как следует показал этим злым, этим неверящим, если они его чем-нибудь обидят! А я — я очень довольна. Ах, как я довольна!
Она захлопала в ладоши, засмеялась — она смеялась до слез. Должно быть, Паржик являл собой занимательное зрелище. Маленькие глазки его моргали, беззубые челюсти что-то пережевывали, в смятении и беспомощности он извивался всем своим червеобразным телом п приседал, упираясь руками в колени…
А Соня, уже от двери, крикнула ему, приложив палец к губам:
— Но смотрите, Паржик, — молчок! Мы союзники! Я вас посвятила в великую тайну!
И ушла, корчась в припадке судорожного хохота.
Паржик рассказал об этом Филипу, тот сестре, и через нее весть об этой колоссальной комедии дошла и до ушей старого пана.
— Что вы на это скажете? — спросил тот меня, передав о случившемся. — Соня неисправима! Уговоры на нее не действуют. Почему она меня не слушается? Меня это мучит, Петр. Конечно, это просто некрасивая, злая шутка, но… не знаю почему, только я уже не в состоянии смеяться…
Он огорченно расхаживал по комнате, заложив руки за спину, и думал. Я ему не мешал. Зачем мне лишний раз обжигаться? Слишком хорошо знал я строй его мышления. Стоит мне высказать свое мнение, как он тотчас склонится на сторону дочери.
Вдруг он остановился передо мной:
— Не могли бы вы, Петр, устроить как-нибудь так, чтоб эти невыносимые разговоры о Невидимом прекратились? Я знаю, вы можете, если захотите. В вашем тоне, когда вам это нужно, есть что-то такое, чему нельзя не повиноваться. А я — я для нее уже не авторитет. Сделайте это ради меня, если можете! Я потерял покой, я не сплю по ночам, честное слово, я уже совсем болен от этих вечно повторяющихся выходок!
Я прокашлялся, желая подчеркнуть значение своих слов, и довольно торжественно поднял голову. Пробил час моей полной нравственной победы.
— Я могу сделать только одно, — медленно проговорил я. — Я могу прибегнуть к одному только средству, и оно подействует моментально. Я мог бы раз и навсегда категорически запретить ей подобные забавы. Но, к сожалению, я уже приобрел некоторый опыт в этом доме и знаю — такое средство вам не понравится.
Он посмотрел на меня долгим, укоризненным взглядом и вышел с глубоким вздохом, ни словом мне не ответив.