Невинная девушка с мешком золота
Шрифт:
Радищев врал, уже с удовольствием вспоминая, как горели в запертом доме барин и его псари да егеря. Мужики тоже пришли полюбоваться...
«Они все ненастоящие», — напомнил себе атаман.
— Посмотрим, пройдёт ли такой номер в каменном замке, — продолжал подозрительный маркиз.
— Ах, оставьте, дон Хавьер, — сказала растерзанная, но счастливая фрау Карла. — Всё было абгемахт в эту ди штилле нахт Пукт. Я поцеловаль майн шварце киндер, и он тотчас сделался медведь! Дас ист айне гевюнлихе вундер — обыкновенное чудо! Наши подопечные могут
Тиритомба ускорил шаг. Его нынче не тяготила даже поклажа. Ладно, сейчас отбоярился, но ведь на такую никаких медведей не напасёшься! Бедный мишка, должно быть, уже убежал в северные леса и стал там белым, чтобы не узнали...
А брат Амвоний, спавший всю ночь свойственным ему сном праведника, только и сказал:
— Ну и натворили вы тут делов!
Потом он предложил атаману проявить милосердие и навестить болящих.
Тут Лука к великому своему изумлению обнаружил, что панычей-предателей ему жалко. Как малых и неразумных детей. Он только не мог разобраться: то ли это снисходительность зрелого мужа оказала себя, то ли простая бабская жалость. Вообще в душе Радищева происходили столь сложные и необъяснимые дела, что распространяться об этом не стоит даже сейчас. На.то имеются другие, более мудрёные и ядрёные сочинения.
Тремба и Недашковский уже несколько окрепли, могли отходить от телеги за нуждой. Но, возвращаясь, укладывались всё же на животы.
— Ну, как себя чувствуют ясновельможные паны? — спросил атаман.
— Кепсько, ясна пани... — сказал Тремба.
— А вольно же вам было соглашаться на такую службу! — сурово сказал Лука. — Разве истые шляхтичи следят за паненками?
— То веление Кесаря, — сказал Недашковский. — Нам за то обещана великая награда...
— И что за награда?
— Слична пани, — с чувством сказал Тремба. — Великий Кесарь за то нам обещал, что повенчает нас надлежащим образом в Ватиканском соборе и дозволит в знак крепости брака трижды обойти гробницу Папы...
— Вот до чего людей доводит любовь, — вздохнул понимающе атаман. — И какова же ваша задача? Должна я донести золото до Рима или как?
Тремба и Недашковский мгновенно зажали друг дружке рты.
— Понятно, — сказал Радищев. — Брат Амвоний, ты бы попользовал их раны!
Панычи, не стыдясь сличной паненки, обнажили секомое.
— Ой-ой! — запричитал брат Амвоний. — Плохи ваши дела! То ведь не мухи над вами кружатся — то смерть ваша...
Панычи зарыдали, что им суждено помереть невенчанными.
— То-то, — сказал брат Амвоний. Видно, милосердие у него было особым. — Вы у чертей своих рогатых помощи просите, а Тот, Кто Всегда Думает О Нас, на вас презрение положил...
— Но, брат монах, ведь Кесарь же ясно дал понять в своей последней энциклике... — начал Тремба, прекратив умирать.
— В какой такой энциклике? — елейно спросил Амвоний.
— В ежегодном послании. Там же всё прямо сказано!
— И
— Вам по-латыни или как? — спросил Тремба.
— Борзостей латинских не текох, — гордо ответил брат Амвоний.
— Тогда я переведу. «Сказал поэт: „Добро должно быть с кулаками“. А я вам говорю, что не только с кулаками, но и с копытами, с рогами, с хвостом! Ибо и бесы веруют...»
— Ну, раз они веруют — они вам и помогут, — сказал брат Амвоний и пошёл прочь, сочтя своё милосердие исчерпанным на сегодня.
— Ничего, мальчики! До свадьбы заживёт! — игриво сказал Радищев и пошёл следом за Амвонием: его собственная жалость тоже быстро иссякла, особенно когда он понял, о чём панычи не дали сказать друг другу.
Если с ним и с золотом ничего не случится, то господа легаты прикажут господам наблюдателям, а те своим солдатам — не то мадьярам, не то баскам...
Впрочем, не мадьяры это были и не баски, а натуральные датчане, судя по песне:
"В родимой стороне
Ты помни обо мне!" -
Зловещий призрак папы произнёс.
А жизнь твердит сама,
Что Дания — тюрьма,
И быть или не быть — вот в чём вопрос!
Не пей, Гертруда!
Не пей вина!
Ступай отсюда!
Уж ты пьяна!
Пускай погибнет
Твой сын Гамлет,
А только пьянству
Мы скажем: «Нет!»
Распухнет голова -
Слова, слова, слова.
Но ты их все, конечно, знаешь сам.
А в небе и вокруг
Есть многое, мой друг,
Что и не снилось нашим мудрецам!
Не пей, Гертруда... и т.д.
Ударил только раз -
Пока не Фортинбрас,
Но у меня всё это впереди.
А ты, моя Офель,
Греби скорей отсель,
А лучше — сразу в монастырь иди!
Не пей, Гертруда... и т.д.
— Что затуманилась, зоренька ясная? — спросил Тиритомба.
Лука хотел было двинуть арапа в ухо за «зореньку», но передумал и ответил:
— Тревожусь я: как-то там Аннушка?
ГЛАВА 32
И не зря тревожился атаман в сарафане.
Не он один томился по Аннушке.
Не спал ночей из-за неё и банкир Филькинштейн. Ворочался во сне, кряхтением тревожил супругу. Иногда внезапно вскакивал, хватал счёты и гремел до утра костяшками.
Он похудел, потерял вкус к еде и прочим жизненным удовольствиям. Он, может быть, и сладостные вирши начал бы кропать, кабы умел. Он даже впервые в жизни допустил ошибку в своей тройной бухгалтерии, чем внезапно обогатил государственную казну.
Последнее настолько огорчило банкира, что он среди ночи вскочил, оделся и, не отвечая на расспросы жены, выбежал, из дому.
Вскоре он уже колотил кулаком в ворота султанского посольства. Там его, впрочем, знали и не удивились — государственный деятель не может ходить к чужеземным послам среди бела дня и без конвоя.