Невинная девушка с мешком золота

Успенский Михаил Глебович

Лука собрался было кинуться на малолетнего оскорбителя, но поэт удержал его:

— Постой, красавица моя! Ведь у ребёнка чистосердечного мы больше выведаем, чем у хитрых здешних старцев... Поди сюда, славный отрок! Никто не причинит тебе зла!

С этими словами арап оторвал от сердца ещё кусочек яблочного пирога и маняще протянул его беспорточному.

Он не только предлагал лакомство, он ещё и повысил беспорточного в ранге: ведь отрокам уже полагались портки.

Лесть возымела своё гнусное действие.

— А

эта придурочная ухи драть не будет? — спросил сорванец, подходя ближе.

Лука стерпел и «придурочную».

— Не будет, не будет, — уверил мальца арап.

— А ты сам-то чего такой чёрный? — насторожился сорванец.

— Он арап, — кратко ответил за Тиритомбу богодул.

— А-а, тогда понятно... Нет ли среди вас богатыря или героя какого?

— На что тебе герой? — спросил поэт. — Несчастна та деревня, которая нуждается в героях!

— Ну как же ты не понимаешь? — удивился беспорточный отрок. — Змея воевать, вот зачем! Их, героев-то, у нас мно-ого перебывало! Даже иноземные приходили славы искать!

— Что-то не слышала я ни про какого Змея в Еруслании, — сказал атаман.

— Молчи, девка! — вскричал разгневанный малолеток. — Арап-арап, ну чего она в наши мужичьи дела лезет? Вестимо, не слышала, потому что дура. У меня сеструха вот такая же... кобылища... Ухи дерёт... Вон уже какие вытянула! А про Змея-то вообще мало кто знает. И мало кто в него верит. Потому что дураки.

— Ага, а мы в селенье премудрых входим! — не утерпел Радищев.

— Ты уйми её, арап, а то я с вами толковать не буду. Особенно без пирога...

— Се шантаж а-натюрель! — вздохнул поэт и протянул маленькому негодяю последний кусок Штруделя.

— Где же те герои, не по годам развитый отрок?

Вместо ответа мерзкий малолеток засунул остатний кусок в свою дерзостную пасть и начал яростно жевать.

— Вот они у Змея где! — прожевался он и похлопал себя по пузу. — Только доспехи и кости он выплевывает... Кости мы пережигаем на золу для полей, а мечи ихние и прочее мой батюшка кузнец перековывает на орала, на косы, на бороны, на серпы... Воинам тоже продаёт... Так что большую пользу от Большого Змея видим, хотя скотину жалко... Но он у нас и репу ест, и огурцы, и хлеб! И даже дрова!

— Странный Змей какой-то, — сказал Радищев. — Красавиц ему не надо, а репу жрёт...

— Дедушка, — жалобно обратился малец к богодулу. — Может, она хоть седин твоих ради помолчит? Ну невозможно же! Как вы в городах своих баб распустили! Мой бы батюшка её вожжами, вожжами! И замуж, замуж, замуж! Они без этого совсем дуреют! Арап-арап, возьми за себя мою сеструху — она тебя на руках будет носить...

— В самом деле, Анна, помолчи, — сказал поэт. — Значит, не нужно вас от Змея избавлять? Да, как тебя кличут?

Малец почесал колтун.

— Попробовать-то можно, — сказал он. — Отчего же не попробовать? Вам развлечение, нам прибыток... А кличут меня

Ничевок, потому что я ничего делать не хочу, не могу и не буду. А сеструха...

— Ладно, ладно, умненький Ничевок, — ласково сказал поэт. — Вот и веди нас к отцу с матерью. Заодно и на сестрицу твою посмотрим — нельзя ли и вправду её утихомирить...

ГЛАВА 36

Изба кузнеца, должно быть, была самая богатая, хотя в других путникам пока побывать не удалось. Кузнеца звали Челобан, был он столь здоров, что в иное время Лука охотно бы вступил с ним в борьбу на поясах или на руках. Только глаз у него был один — обычное дело для кузнецов: не уберёгся от искры.

По обилию выставленных на стол угощений Лука понял, что даже Большой Змей для поселян предпочтительнее любого, хотя бы самого доброго, барина.

О нём, о благодетеле, только и было разговоров.

— Прадед мой, — указал кузнец на печку, на которой, должно быть, и прозябал упомянутый прадед, — сказывал, что прежний барин держал нас в чёрном теле, оставлял ровно столько, чтобы не околели с голоду. Ну, мы-то знаем, что Змея положено бороть. Дед мой ходил — не вернулся, отец тоже за общество пострадал... Ну, Змей нам и говорит...

— Так он у вас ещё и говорит? — вскинулся Лука.

— Говорит, когда нужда в том появится. Ну, голос, конечно, страшный... А слова ласковые. Не надо мне, сказывает, никаких красных девиц, а вот приносите мне овцу там, козу, сыр тащите, зелень всякую... Поленья берёзовые, уголь древесный... И ещё он нас научил для себя из муки делать такие тоненькие палочки... Паста, что ли? Бабы наловчились их варить. И всё оставляем у входа в пещеру, но сами туда не заходим... Ни-ни... Он не велел, да и сами мы убедились... На горьком опыте...

Брат Амвоний отчего-то насторожился, но никто не обратил на это внимания. Лука и арап слишком были увлечены разговором и едой.

— Что же ты, красавица, ни к мёду, ни к бражке не прикоснёшься? — заботливо спросил Челобан.

— Невместно мне, — зарделся атаман.

Тиритомба, набив пузо, стал перемигиваться с сестрой бедного Ничевока, которая подавала на стол. Мамаша её, Челобаниха, заметила это и погрозила чёрному искусителю кулаком. А Лука даже не грозил — попросту заехал в бок локтем. Утихомирив сладострастника, он спросил:

— А что же змееборцы? Часто ли приходят? Кузнец засмеялся.

— Часто не часто, а нам хватает. Мы их по-честному уговариваем, предостерегаем, показываем, что от прежних героев осталось... Да сама-то глянь! Красота какая!

С этими словами он протянул Луке солонку.

Солонка была серебряная, тяжёлая, по её краям сидели искусно выполненные морские твари — тритоны и нереиды, определил атаман.

— Уж на что я умелец, — продолжал кузнец, — а такой красоты мне нипочём не сделать.