Невинность
Шрифт:
Ей насчет него ничего не сказал. Да и мог ли сказать? Она терпела мой капюшон, маску, перчатки, мою неопытность и параноическую убежденность, что большинство людей, если не все, отреагируют на мою внешность отвращением и насилием. Расскажи я ей о чистяках и туманниках, она могла бы решить, что, на ее вкус, я слишком уж безумен, остановить «Ровер» у тротуара и предложить катиться на все четыре стороны.
Наши отношения хрупкостью напоминали первые огромные снежинки, которые планировали вокруг меня в парке. Мы сразу пошли на контакт, потому что ни с кем больше контактировать не могли. Я восхищался
Я уже любил ее. И соглашался любить всю жизнь, не прикасаясь к ней, но не видел доказательств того, что она также любила меня, если вообще любила. С учетом ее социофобии, заподозрив глубину моих чувств, она бы отшатнулась, дала задний ход, отвергла бы меня. Возможно, она не могла любить меня, как я уже любил ее, а ведь со временем моя любовь к ней могла только усилиться. Я черпал надежду лишь в том, что она любила отца, тут двух мнений быть не могло, и я нуждался в этой надежде, потому что жил от утраты к утрате, и одна из них могла меня сломать.
Раньше я как-то даже не думал об этом, но теперь задал логичный вопрос:
– Куда мы едем?
– Повидаться кое с кем.
– С кем?
До этого момента готический камуфляж этой девушки казался экзотическим и завлекательным, но вызывал ощущение, что она опасна. Теперь же ее лицо закаменело, рот превратился в узкую жесткую полоску, зубы сжались, словно она во что-то их вонзила и хотела разорвать, алая бусина на губе заблестела и завибрировала, как настоящая капля крови.
– Никто не знает ее имени, – ответила она. – По их словам, она умерла, но я отказываюсь в это верить. Отказываюсь.
34
Улица находилась в уютном жилом районе, вдоль мостовой с обеих сторон росли клены, раскинув голые ветви, которые летом покрывались зеленой листвой, а осенью пламенели красным. Дом из желтого кирпича от тротуара отделяла неширокая лужайка и большое крыльцо, украшенное рождественскими гирляндами.
Когда Гвинет остановилась у бордюрного камня, я ожидал, что останусь в салоне, но услышал:
– Я хочу, чтобы ты пошел со мной. Ты будешь в безопасности.
– В этом городе я побывал только в твоей квартире, – ответил я. – Любой дом – ловушка, место, которого я не знаю и откуда слишком мало выходов.
– Только не этот дом.
– Я не могу.
– Сможешь, Аддисон.
Я вжался в спинку сиденья.
– Они не причинят тебе вреда, – заверила Гвинет.
– Кто они?
– Они заботятся о ней.
– О девушке без имени?
– Да. Пошли. Я хочу, чтобы ты увидел ее.
– Почему?
Она уже открыла рот, чтобы ответить… и не произнесла ни слова. Смотрела на черные ветви кленов, которые ветер медленно оплетал снежными
– Не знаю, – наконец заговорила она. – Я не знаю, почему хочу, чтобы ты увидел ее. Но точно знаю, что ты должен. Это важно. Я знаю, это важно.
Я глубоко вдохнул, медленно выдохнул, словно с воздухом уходили и мои сомнения.
– Я им уже позвонила, – добавила Гвинет. – Они знают о нашем приезде. Я сказала им, что у тебя есть… проблемы. Серьезные проблемы. Они меня понимают, знают, какая я. Они уважительно отнесутся и к твоим проблемам, Аддисон.
– Наверное, раз ты не боишься их, я тоже не должен.
Несмотря на мои слова, я боялся заходить в дом, но вышел из внедорожника, захлопнул дверцу переднего пассажирского сиденья и подождал, пока Гвинет обойдет «Ленд Ровер» спереди.
Снег сразу вплел бриллианты в ее черные волосы, облепил серебристые туфли.
Только в тот момент я обнаружил еще одно сходство между ней и марионеткой, помимо глаз и начерченных тушью ромбов. У марионетки черному фраку и такой же рубашке компанию составлял белый галстук, Гвинет тоже была вся в черном, за исключением туфель.
Я чуть не отвернулся от дома, но любил ее, а потому последовал через калитку в железном заборе из заостренных стержней.
– Его зовут Уолтер, – ввела меня в курс дела Гвинет. – Он вдовец с двумя маленькими детьми. Служил фельдшером в армии, а теперь помощник врача.
Она даже не шла, а скользила, как на коньках, и я подумал, что эта девушка никогда не упадет, ни на неровной поверхности, ни на полоске льда, удивительная координация ее движений бросалась в глаза.
– Здесь живет его сестра, Джанет, – добавила она, поднимаясь на крыльцо. – И старая женщина, Кора. Джанет и Кора – медсестры. Пациентку никогда не оставляют одну дольше чем на несколько минут.
– Не слишком ли много для тебя людей? – спросил я.
– Они понимают мои особенности. Не подходят слишком близко. В одной комнате со мной никогда не бывает больше двоих. И с тобой все будет хорошо.
– Я этого не знаю.
– Зато знаю я. Все с тобой будет хорошо.
За дверью, на которой висел рождественский венок, раздалась трель звонка.
Дверь открылась сразу, раздался мужской голос:
– Гуин, мы скучали по тебе.
Я не видел его, потому что стоял, опустив голову, боялся, что балаклавы окажется недостаточно и он узнает меня по глазам.
– Я такая же, как всегда, Уолтер, поэтому обычно никуда не хожу. Но этот вечер… особенный.
Не без предчувствия дурного я последовал за ней в прихожую с полом из толстых досок и круглым, с цветами, ковром посередине. В соседней комнате работал телевизор: серьезный голос что-то вещал.
– Как я понимаю, это Аддисон. – Голос Уолтера.
– Извините, у меня мокрые ноги.
– Ничего страшного, это всего лишь снег.
Мне нравился его голос. Звучал добрым. Хотелось бы посмотреть, как он выглядит, но я не поднимал голову.
– Ты помнишь условия Аддисона, правда? – спросила Гвинет, а после того, как Уолтер ответил, что помнит, задала новый вопрос: – Где дети?
– На кухне. Они знают, что должны там оста– ваться.
– Я хочу их повидать, действительно хочу, но Аддисону будет сложно.