Невинные дела (Худ. Е. Капустин)
Шрифт:
И только когда все расселись вокруг стола, доктор Крафф приступил к объяснениям.
— Если хотите, это вам я обязан, господин президент, идеей своего изобретения, — сказал он многозначительно. — Да, да, не удивляйтесь — именно вам! Поэтому первый автооратор скопирован с вас. Видите ли, слушая ваши речи, ну и речи других государственных деятелей нашей достославной демократии, я понял, что в них, собственно, не так уж много мыслей, но все эти мысли повторяются в различных вариантах. Знаете, вроде музыкального произведения: фуга с вариациями.
Президент не был силен в музыке и поэтому только неопределенно
— Рад, что вы согласны со мною, господин президент, — поспешно сказал он. — Ведь что такое повторение? Повторение — мать учения, говорят педагоги. А я скажу решительней: повторение — мать истины. К примеру, возгласите вы сегодня публично самую нелепую нелепость (простите, я чисто гипотетично) — не поверят, удивятся, в лучшем случае скажут: оригинально! А вы повторяйте каждый день, каждый день! И вот это уже истина, более того — банальность!
Крафф захихикал каким-то булькающим смехом, точно горло полоскал. Президент сидел молча. Выступление не совсем понравилось ему. О таких вещах не принято говорить среди джентльменов. Крафф бестактен.
— Но повторение также мать и механизации, не правда ли? Ясно. Анализ речей дал мне основные тезисы. К ним я добавил из прописей.
— Откуда? — изумился президент.
— Из прописей. Знаете, наши дети учатся. Почему это вас удивляет, господин президент? Говорю вполне серьезно. Очень мудрые, патриотические прописи. "В нашей свободной стране свободой равно пользуются все: и богачи и бедняки". Ну, и тому подобное. В сущности, те же идеи, что и в бессмертном философском творении доктора Сэмсама, но проще и доступнее для масс.
Президент успокоился. Крафф и впрямь говорил серьезно. Да и действительно, если по существу разобраться, чем плохи прописи? Разве не рассеяны там золотые крупицы мудрости, одинаково ясные и понятные и ребенку и простому человеку?
— Итак, я выбираю двадцать тем и для каждой темы — двадцать вариаций, — так же серьезно продолжал Крафф. — Итого четыреста тезисов. Каждый тезис управляется кнопкой. Как видите, на циферблате автомата как раз двадцать рядов, каждый ряд это тема, и в каждом ряде двадцать кнопок.
— Неужели этого достаточно для большой политической речи? — с недоверием спросил президент.
— Достаточно?! — удивленно воскликнул Крафф. — Боже мой, да этих четырехсот кнопок более чем достаточно для всей нашей философии, всех наших доктрин, нашей внешней и внутренней политики! В них вся наша мудрость, но сжатая, концентрированная, как субстанция яйца концентрирована в яичном порошке. Кроме того, у меня в машине имеются еще и риторические прокладки, так сказать, чистые цветы красноречия. Знаете, эти: "Всему цивилизованному свободному миру известно…" или "Все свободные люди мира убеждены…" и так далее. Любая прокладка усиливает убедительность любого тезиса. Поэтому прокладки кнопками не управляются, а предоставлены свободной игре случая.
— Но как же моим голосом? — спросил президент.
— Техника! — сказал доктор Крафф и, внушительно понизив голос, повторил: — Тех-ни-ка! Чем различаются голоса? Тембром. А что такое тембр, спрашиваю я вас? В каждом голосе, помимо основного тона, есть дополнительные, более высокие обертоны. От их количества и сочетания
Крафф взял со стола небольшой полированный ящичек с двумя трубками с противоположных сторон.
— Звукофильтр, — объяснил он, приложил одну из трубок к губам и заговорил. Голос выходил из другой трубки. Но это был голос не Краффа. Более того, это был ничей голос: какой-то неестественно сухой, бесцветный, механический. Крафф протянул ящичек Джофареджу: — Попробуйте!
Секретарь приложился губами к трубке, и слух поразил тот же самый неприятный, бесплотный голос.
— Понимаете, в чем дело? — продолжал Крафф, любуясь изумлением гостей. — Фильтр поглощает обертоны, оставляя голос без тембра. Не правда ли, как будто даже не человек говорит?
Президент и секретарь согласно кивнули.
— А это звукообогатитель. — Крафф взял со стола другой ящичек. — Заставим теперь звук пройти через оба аппарата.
Доктор соединил их трубки и снова приложился к первому ящичку. Президент и секретарь одновременно вздрогнули: из второго ящичка выходил голос Бурмана.
— Но как? Как? — воскликнул президент, начиная чувствовать что-то вроде богобоязненного трепета.
— Техника! — повторил изобретатель свое любимое словечко. Он быстро вынул из аппарата рамку с рядом скрепленных параллельных тонких пластинок и разобрал ее. — Я записал по радио ваш голос на пленку, анализировал его, то есть выделил обертоны и изготовил их. Вот они.
Одну за другой изобретатель показывал президенту пластинки. Господин Бурман в замешательстве смотрел и щупал свое горло, как будто желая убедиться, что оно еще на месте, а не разобрано на эти тончайшие полоски.
Крафф подошел к аппарату и, явно любуясь им, сказал:
— Если поставить автомат перед микрофоном, кому из слушателей придет в голову, что говорит не сам президент?
Но господин Бурман с сомнением покачал головой. Конечно, голоса неразличимы, но, черт его знает, откуда становятся известны все секреты!
— А как же управлять машиной? — спросил все-таки он.
— Не так уж сложно. Видите, тема первого ряда — свобода, второй ряд — демократия, третий — собственность, четвертый — прогресс, пятый — мир, шестой — атомная бомба, седьмой — гуманность, ну, и так далее. Эти кнопки "мир", "атомная бомба" и "гуманность" я нарочно поставил рядом, — с любезной улыбкой объяснил изобретатель. — В ваших речах эти понятия обычно переплетаются, и так вам удобней будет набирать речь. А некоторые кнопки, обратите внимание, занимают среднее положение между рядами, значит, объединяют две темы. Да, вот номер шестьдесят пять — между шестым и седьмым рядами, то есть между "атомной бомбой" и "гуманностью". Пожалуйста!
Изобретатель надавил кнопку, и автомат отчеканил президентским голосом:
— Атомная бомба является величайшим актом гуманности. Пропорционально числу людей, участвующих в войнах, атомная бомба убивает меньше людей, чем мечи во времена Александра Македонского.
Господин Бурман в такт речи согласно покачивал головой, с удовлетворением отмечая точность эффектной тирады из его недавней речи.
— А эта что означает? — спросил господин Бурман, упирая пальцем в одну из кнопок.
— Номер двадцать три, третий ряд? Собственность! Не бойтесь, нажимайте сильнее!