Невинные дела (Худ. Е. Капустин)
Шрифт:
Так размышлял господин Бурман, поднимаясь по лестнице к профессору Ферну, первому советнику всемогущего Докпуллера.
— Алло, Генри! — приветствовал его профессор Ферн, низкорослый человек, почти карлик, с весьма неприятным лицом и оттопыренными ушами. Он сидел без пиджака за столом перед зеркалом и брился (занятие не очень хлопотливое, так как природа не щедро одарила лицо Ферна растительностью). Его короткие, кривые ноги не доставали до полу. Коричневые, с голубой полоской подтяжки, хотя и укороченные до предела, свободно болтались на спине.
— Слушайте, Ферн, — сказал Бурман,
— Вы о выборах? — простодушно спросил советник.
— Именно. Вы понимаете меня. Между своими людьми можно говорить свободно. Не правда ли?
— Пожалуй. Но чего же вы хотите?
— Вы хотите вилять, Ферн? У вас только что был Реминдол. Что это значит? Вы поддерживаете его?
— Ревность, Генри? — усмехнулся Ферн, отнимая электробритву от подбородка и поворачиваясь к Бурману. — Мы рады всем, кто пожелает нас посетить. А насчет поддержки… Что ж… Вы же знаете, мы готовы поддержать всякого, кто может быть полезен и умеет защитить наши законные интересы…
— По-вашему, Реминдол надежнее? — в упор спросил Бурман.
— Вы же видите, Генри, это человек широкой инициативы… Впрочем, не унывайте: шеф готов поддержать и вас. В конце концов, мы понимаем: тоже человек свой.
Разговор шел еще десять минут — ровно столько, сколько потребовалось Ферну, чтобы закончить бритье. Затем советник спрыгнул со стула, надел пиджак, глянул на часы и заторопился.
— Простите, Генри, аудиенция у шефа. Старик очень аккуратен. Сохрани бог на минуту опоздать. Ему времени терять нельзя. Девяносто шесть лет! Каждая минута на учете. Впрочем, уверен, Генри, он нас с вами переживет. Да, да, двадцать шесть своих врачей пережил! Гений!
В комнату постучали:
— Вечерние газеты, профессор.
— Очень хорошо. Давайте!
Ферн развернул несколько номеров и, усмехаясь, протянул один из них гостю:
— Э, да вы сегодня именинник, Генри! Здорово!
"Свой парень!" — через всю страницу гласил аншлаг. Ниже господин Бурман пожимал господину Джерарду руку, потом оба господина курили в креслах сигары, пили кофе, обрызгивали друг друга водой в плавательном бассейне, полуобнявшись позировали в полосатых трусиках. Вот госпожа президентша вручала господину Джерарду подарок для его милых деток — шоколадные конфеты.
— Ей-богу, здорово, Генри! — в полном восторге воскликнул Ферн. — Нет, вам тоже нельзя отказать в инициативе. А вот-вот, замечательно! — И Ферн вслух прочитал: — "Господин президент в задушевной беседе с рабочим из Медианы господином Джерардом выразил твердое намерение поддержать законные требования рабочих в их борьбе с эгоистичными промышленниками". Так их, так их, Генри! Обязательно покажу шефу. Шанс в вашу пользу. "Свой парень!" А? — И Ферн радостно захихикал. Он даже поднялся на цыпочки и слегка похлопал президента по плечу. Бурман облегченно вздохнул: не все потеряно, господин Докпуллер достаточно умен, чтобы понять, что ему нужен человек, пользующийся такой популярностью.
И в самом деле, с этим Джерардом получилась прекрасная реклама. Газеты были переполнены снимками президента и простого рабочего в самых разных видах: и в пиджаках,
10. Сверхчеловек найден!
Возведение в сенаторы лошади Калигулы, этот императорский фарс, разыгрывается и будет разыгрываться несчетно и вечно.
Визит в резиденцию Докпуллера все-таки мало успокоил господина Бурмана. Дело в том, что генерал Реминдол становился человеком более популярным, чем президент Бурман. Все чаще генерала называли сверхчеловеком — той сильной фигурой, которая теперь как раз нужна на президентском посту.
Генерал Реминдол завоевал симпатию у деловых и "великански мыслящих" кругов своими неустанными трудами по обороне Великании. Он сумел выделиться среди всех ее руководителей. В основу всей его деятельности был положен официальный тезис: "Коммунистическая держава готовится напасть на Великанию". Это, конечно, не было ново, новостью явилось то, как относился к этой "истине" Реминдол. Вначале он верил ей не больше, чем его предшественники. Но надо было заставить поверить в нее миллионы тех людей, которых покровительственно-ласково называют средними и простыми. Стараясь убедить других, Реминдол дошел до того, что сам поверил в истинность официального тезиса. Первым в этом с изумлением убедился его постоянный секретарь, помощник и сподвижник Бедлер.
— Послушай, ты, кажется, и сам веришь, что коммунисты нападут на нас? — спросил он однажды напрямик своего начальника и старшего друга.
— Не верю, а убежден, — так же прямо ответил тот.
— Но почему?
Тут Реминдол выложил свою теорию:
— Мы слишком долго пугали их атомной бомбой. Этим мы достигли только одного: показали, что мы надеемся не на армию, а на бомбу. А у них есть и бомба, и настоящая боевая армия. Нет, будь у меня такие силы, я обязательно напал бы.
— То ты, — пробовал возразить Бедлер, — а то коммунисты.
— Что ты хочешь сказать? Смотри ты! Не сам ли коммунистом стал? — На мгновение Реминдол задумался. — Нет, я напал бы… И они нападут… Нельзя с такими силами не напасть.
Эта "идея" окончательно овладела им. Расставаясь вечером с Бедлером, он предупреждал:
— Ты следи… возможно, этой ночью… Распорядись, чтобы срочные донесения доставляли немедля. И сейчас же буди меня!
Утром, просыпаясь, он прежде всего хватался за телефонную трубку и вызывал Бедлера:
— Ну что? Не высаживались?
Испуг либо парализует, либо вызывает действия отчаянные и, попросту говоря, безумные. То же делал и Реминдол: он пугал Коммунистическую державу атомной луной, космическими ракетными снарядами, "лучами Ундрича", жаждал "лучей Уайтхэча", настойчиво убеждал президента пустить в ход атомную, не теряя времени, потому что "время работает на мир". Он сам широко оповещал об этом в речах и интервью и шумно негодовал на президента за его нерешительность. За все это он и был объявлен деловыми кругами национальным героем, который только один и в силах спасти Великанию.