Невинные дела (Худ. Е. Капустин)
Шрифт:
— Профессор! — послышался голос Грехэма с порога. — Вот не ожидал!
— Чарли! — радостно воскликнул Уайтхэч и пошел навстречу Грехэму. На момент было даже что-то похожее на попытку объятия, но после мгновенного замешательства оба ограничились рукопожатием. — Рад видеть вас, Чарли! Нужно поговорить с вами. Господин Вальтер был так любезен, что согласился ваш день подарить мне.
— Да, да, пожалуйста, — кисло улыбнулся хозяин.
Через минуту оба были уже на улице и садились в машину.
— Послушайте, Чарли, — Уайтхэч повернулся к Грехэму, — как вы могли
— Пожалуйста. — Грехэм назвал свой адрес.
— Вы перебрались?
— Пришлось. Для механика хлебопекарни я занимал слишком роскошные апартаменты. Вот вы говорите, профессор, я унизился… А я был счастлив, когда нашел это место. А в сущности, чем плохо? Работа чистая. Разве не унижают подчас себя те, кто занимает высокие посты? Эта история с Ундричем…
Уайтхэч кивком головы показал на окошко шофера.
— Поговорим после…
Грехэм жил недалеко от своей пекарни. Он занимал две скромные комнатки: одна служила кабинетом и спальней, другая — столовой.
— А зачем мне, одинокому, больше? — ответил он на молчаливый, скептический взгляд Уайтхэча, которым тот окинул его квартиру. — Поверьте, профессор, в своих прежних шести комнатах я иногда чувствовал себя, как путешественник в Сахаре. Вообще, я вижу, вы смотрите на мое положение более мрачно, чем я сам…
— Что и говорить, положение замечательное: автор мирового открытия выпекает булки и плюшки!..
— Ну что ж, благороднее выпекать для людей хлеб, чем атомную бомбу или "лучи смерти".
— Опять детские разговоры!
— Да, опять! У меня было достаточно времени, чтобы основательно поразмыслить над всем этим…
— А пока вы размышляли, Ундрич превратился в великого изобретателя.
— …и великого афериста, — усмехнулся Грехэм. — Песенка его спета.
— Вы уверены в этом?
— Совершенно. Чьюз, а теперь и капитан Нордис выставили его голым на позорище всему свету. Да и ваше заявление, профессор, показывает, что вы понимаете, в чем дело…
— Может быть. А вот насчет спетой песенки — это еще вопрос.
— Почему это?
— Видите ли, Чарли, насколько я понимаю, в деле замешаны весьма высокопоставленные люди. Ундричу бросят спасательный круг, иначе он потащит с собой на дно и еще кое-кого. Вы понимаете? Есть и другая сторона дела. Признать Ундрича аферистом — это значит расписаться в своем банкротстве. Это считают слишком опасным, на это у нас не пойдут. Похоже, что Ундрич будет продолжать разливаться соловьем.
— Ну и черт с ним!
— Конечно, аферист будет пожинать славу и наживать деньги, а настоящий изобретатель будет чинить печи и перебиваться в этой конуре…
— Вот уж что меня меньше всего задевает! — совершенно искренне воскликнул Грехэм.
— Бросьте, Чарли, давайте говорить серьезно. Я говорил о вас с президентом. Сказал ему о вашем открытии. Поймите, как вы им сейчас нужны! Развязаться с Ундричем они смогут, только получив вас. Вы можете диктовать условия. Бурман так и говорит: мы готовы дать миллионы. Подождите, подождите, Чарли, —
— …жалкий поденщик какого-то ничтожества Докпуллера — не правда ли, профессор? — с горечью перебил Грехэм. Он встал из-за стола и теперь стоял перед Уайтхэчем. Лицо его горело, глаза сверкали. — Да, да, ведь это в угоду докпуллерам, чтобы уберечь и приумножить их миллиарды, моими лучами будут убивать миллионы людей. Широкая научная арена!.. Если бы вы сказали, что с помощью моих лучей будут втрое быстрее выращивать растения и животных, что мои лучи принесут изобилие… Но нет, вы же не скажете этого! Пример Чьюза нас научил!..
— Ах, Чарли, Чарли, какой вы неисправимый ребенок! Вы все еще носитесь с детскими мечтами!
— Да, детские мечты, раньше это были детские мечты! Но не теперь, когда есть страна с двухсотмиллионным населением, которая работает, стремится к этому, осуществляет эти мечты…
— Пропаганда! — презрительно буркнул Уайтхэч.
— Э, профессор, довольно обманывать себя этим глупым словом! — горячо воскликнул Грехэм, но вдруг, заметив свою резкость, поспешил смягчить ее: — Простите, профессор, но я зол на это слово. Сколько раз я сам пугался его, пока не присмотрелся к фактам. Пропаганда, пропаганда! Выходит, что Коммунистическая держава вышла победительницей из войны с фашистами, построила новую промышленность, воздвигает электростанции — все только для пропаганды! Ну что ж, очень хорошая пропаганда, сознаюсь, она на меня действует! Когда Эрнест Чьюз обо всем этом мне рассказывал — вы знаете, он побывал там, — у меня руки чесались: ах, черт, вот так бы поработать!
— Чарли, не слишком ли вы интересуетесь их делами?
— Слишком? А как же ученый может не интересоваться этим! Однажды на собрании Эрнест Чьюз сказал, что мы, ученые, понимая, как важны наблюдения за тем, что происходит в пробирке, в то же время частенько забываем о стране с двухсотмиллионным населением, где строится новая жизнь. Так вот, я хочу наблюдать за этой огромной "пробиркой", не пугаясь слова "пропаганда".
— Уж не собираетесь ли вы сбежать к ним? — с насмешкой сказал Уайтхэч. — Такой энтузиазм!..
— Сбежать? Нет, зачем же… Не в этом выход…
— А в чем? Договаривайте!
— Не знаю, не знаю! В том-то и беда, что не знаю. Как, что? Не знаю! Но знаю одно крепко: если уж я понял, что так дальше нельзя, значит, узнаю, обязательно узнаю… Вот Эрнест Чьюз пригласил меня вступить в ассоциацию прогрессивных ученых. Может быть, это поможет понять…
— И жалко и неприятно слушать вас, Чарли. Лучше подумали бы о том, что вам представляется последний шанс вернуться к научной работе.