Невинные дела (Худ. Е.А.Шукаев)

Розвал Сергей Яковлевич

Первым погиб старший брат Френк… Потом отец… Умерла мать… Не стало семьи… Двенадцатилетним мальчишкой Том покинул родину, перевалив через невысокий скалистый хребет, казавшийся раньше концом света и вдруг ставший лишь оградой вокруг родных могил.

И теперь, тридцатилетним мужчиной, оглядываясь назад, Том с трудом верил, что за это короткое время в его жизни произошло так много страшных событий. Он уцелел, но жена и маленькая дочка погибли: слишком уж длительной оказалась та безработица, когда тысячи людей, сорвавшись со своих мест, бродили по стране в поисках куска хлеба. Мир был все так же ненадежен, как в далекие детские годы, но после всех пережитых бед и несчастий Том стал смотреть на него по-другому. Жизнь не сломила его. Еще юношей он освободился от тех пут, которые наложила на него добрая мать и духовник отец о'Дейлс, вместе со всеми шахтерами оплакивавший очередные жертвы, погребавший

их и благословлявший живых на новое терпенье и страданье: за ад под землей их ждал рай на небе… Нет, небесные дела уже не занимали юношу, он хотел разобраться в земных. К двадцати шести годам он уже успел побывать и социалистом, и синдикалистом, пока не понял самой простой вещи: не хозяева кормят рабочих, а рабочие и кормят, и одевают, и обувают хозяев. Но немногие из рабочих понимали это, вот отчего все по-прежнему так и продолжалось.

Из всех своих родственников Том сохранил письменную связь только с двоюродной сестрой Дорой. Покинув мальчишкой рудник, он отправился по оставленному покойной матерью адресу ее брата, дяди Джефа. Жил дядя около города Медианы. Ехать пришлось через всю страну, без денег, на площадках и крышах товарных вагонов. Всего больше Том боялся попасть в лапы грозных кондукторов…

Дядя Джеф с удивлением смотрел на свалившегося с неба племянника, о существовании которого вряд ли даже знал. Равнодушно, как о чужом, выслушал он рассказ о гибели семьи, о кончине сестры; он не видел ее пятнадцать лет, у него оставалось о ней смутное воспоминание: большие темные глаза — и что еще? Ничего больше вспомнить не мог. Выслушал он и рассказ о железнодорожных приключениях — мальчик об этом рассказывал с увлечением. Дядя Джеф оставил племянника у себя: глаза Тома напомнили ему сестру.

Эти два года, проведенные у дяди, и были первым знакомством Тома со счастьем. Дядя был фермер, Том наслаждался степью, свободой, небом, не запачканным шахтным дымом, тишиной, которую не тревожили гудки… Он подружился с Дорой, двоюродной сестрой, она была лишь на год моложе его. Он помогал в поле, и все-таки неосторожно оброненное дядей слово заставило его понять, что рук его не замечают, зато замечают лишний рот… И опять — путешествие в товарных поездах, окрики кондукторов, прыжки на ходу, ночевки в лесу…

Память сохранила эти светлые минуты детства: короткая степная жизнь оставалась в его воспоминаниях как чудесный сон, слишком мало связанный со всей его остальной жизнью, чтобы быть явью. Юношей он написал Доре, она ответила, и с тех пор длилась редкая переписка: сказать друг другу, собственно, было нечего, но и терять воспоминания детства было жалко. Сообщали главным образом о крупных событиях: у Тома умерли жена и девочка, Дора вышла замуж, и кажется, удачно: муж ее работал мастером в Медиане, не знал безработицы, обзавелся домом. Во время войны Дора и пригласила Тома по совету мужа в Медиану: завод получил военные заказы, расширялся, и квалифицированные рабочие были очень нужны.

Джон Джерард не пожалел, что выписал родственника жены: Том оказался квалифицированным фрезеровщиком и покладистым малым — в те годы он еще не вступал в споры. Восьмилетний Майк, сын Джона, так привязался к молодому дяде, что отец даже стал ревновать. Дора тоже любила Тома, и вскоре Джон заметил, что, пожалуй, и он любит этого неудачника, так рано потерявшего жену и маленькую дочь и не сумевшего ничего сколотить в своих беспрестанных скитаниях. Джон был старше Тома всего на шесть лет, но он уже имел собственный дом, сад, свою обстановку, а потому рядом с Томом чувствовал себя солидным, мудрым хозяином. Он воспылал честолюбивой мечтой вывести в люди юношу, которому больше всего не хватало руководства. Что же, теперь Том тоже мог в рассрочку обзавестись своим домом — для квалифицированного рабочего военного завода это вполне под силу. Но Том обманул ожидания Джона. Ни с кем не посоветовавшись, он поступил добровольцем в армию. Конечно, надо уважать патриотизм, но работать на военном заводе — тоже патриотично. Джон это твердо знал, и поступок Тома казался ему бессмысленным, особенно когда выяснилось, что воинская часть Тома отправляется за океан. Неужели Том Бейл думает, что без его помощи не справятся с нацистами?

Газеты писали, что надо дать союзникам побольше вооружения, а пустить его в дело — хватит людей и за океаном. Вот и работай на военном заводе! Впрочем, Джон не упрекал Тома. В его присутствии Джон даже чувствовал себя как-то не совсем ловко: он смотрел на Тома с той виноватой вежливостью, с какой обычно глядят на покойников. Когда Том уплыл за океан, Джон вздохнул свободно и впервые сказал жене: «Твой брат — фантазер!» Это было чем-то вроде надгробной эпитафии, хотя сам Джон, конечно, не сознавал этого, да и вообще готов был совершенно искренне

пожелать Тому жизни, здоровья, всяческих успехов — он только не верил, что такой беспокойной голове это удастся.

Том вернулся через два года. И опять-таки за эти два года в его жизни произошло столько событий, что Джон слушал и удивлялся: Том мокнул в окопах, в одном из боев был тяжело ранен осколком мины; потеряв сознание, попал в плен, сидел в нацистском лагере, был освобожден армией Коммунистической державы, побывал в этой стране — все было слишком невероятно, чтобы Джон, почти не выезжавший из Медианы, мог представить себе это реально. А кроме того, как истый сын своей страны, во взглядах на мир он бессознательно придерживался Птоломеевой системы, полагая, что звезды, солнце и все страны земного шара вращаются вокруг его страны — взгляд очень удобный: он освобождал от труда знать, что происходит за пределами собственной страны. Да и вообще там могли быть лишь вещи низкого сорта. Правда, во время войны там были обнаружены и доблесть и геройство; армию Коммунистической страны иначе как доблестной и геройской не называли. Но Том приехал через полгода после окончания войны: мода на доблесть и геройство, как всякая мода, прошла. Газеты, забыв о романтике военных лет, вернулись к испытанному реалистически-ругательному жаргону. Если не так давно читатель развертывал газету, чтобы узнать, когда же кончится война, то теперь с не меньшим замиранием сердца раскрывал газету для того, чтобы понять, когда же начнется война. Словом, Том опоздал вернуться: в эти дни он уже не мог претендовать на то, чтобы его считали героем. Даже больше: тот факт, что он побывал в Коммунистической державе, заставлял людей «лояльных» относиться к нему с подозрением.

Возможно, Джон и не сознавал всего этого вполне ясно, но слушал он Тома не с тем вниманием, какое уделил бы ему полгода назад. По-настоящему он даже и не дослушал — он сам торопился рассказать и показать вещи более реальные, вполне осязаемые: они были здесь, в Медиане, в его доме. Он потащил показывать Тому свои владения. Сад за эти два года разросся вдвое: удалось в рассрочку прикупить соседний участок. Хотя из-за этого пришлось немного затянуть с выплатой за дом, но не беда: он был аккуратным плательщиком, и фирма «братья Кайн-Дахью» отсрочила платежи после того, как он у них же приобрел соседний участок. Правда, война окончилась немного раньше, чем можно было предполагать, но военные заказы на заводе, слава богу, не уменьшаются, да и он, Джон, слава богу, настолько квалифицированный мастер, что может не опасаться случайностей. А впрочем, шестьдесят процентов за дом уже уплачено, остались пустяки… Вот эти вишенки он сам посадил в прошлом году, отлично принялись…

— Мы еще попробуем с них ягодок! — радостно хлопал он Тома по плечу, точно был уже стариком, сомневающимся, что ему удастся вкусить плодов рук своих.

— А холодильник, холодильник, обрати внимание! — кричал он уже в доме, открывая и закрывая белоснежные дверцы. — Ты помнишь, Том, старый? Чудовище какое-то! Я продал его за полцены. И представь себе: этот красавец берет энергии почти вдвое меньше!

Том не помнил ни старого холодильника, ни старого шкафа, взамен которого тоже появился новый, зато Том хорошо запомнил маленькую картину в углу столовой над креслом: небольшая голубоглазая кошечка с розовым бантом. Картинка была в коричневой рамке. Эта кошка в рамке поразила Тома больше, чем вишенки, холодильник и шкаф. Голубоглазая кошечка висела в том же углу, над тем же мягким креслом. Мгновенно Том вспомнил холодные, сырые окопы, хватающий за сердце вой мин, назойливый треск пулеметов; увидел серых конвойных, гнавших оборванных пленных в лагерь, и вокруг — страшные скелеты разрушенных домов; снова увидел женщин, бегущих с детьми из горящих городов, а голубая кошечка с розовым бантом, в коричневой рамке, все висела в том же углу. Погибали города, рушились государства — но ничто не сдвинуло кошечку с места. В сущности, в этом ничего не было сверхъестественного и таинственного, и все-таки это было странно. И даже оскорбительно: хотелось сорвать голубоглазую кошку со стены и вдребезги разбить об пол.

3. Мой дом — моя крепость!

…Всякий благополучный мещанин подстригает свой садик под рай…

Гёте. «Страдания молодого Вертера»

Как-то Том пришел к Джерардам воскресным утром. Вся семья была за завтраком. Тома тоже пригласили. Завтрак шел в чинном молчании, даже десятилетний Майк не смел нарушить его смехом: Джон любил, чтобы уважали то, что едят, оно добыто его руками. Тому этот торжественный завтрак казался почти религиозной службой, которую со стены благословляла богиня среднего благополучия — голубоглазая кошка.