Невиновных нет
Шрифт:
Оленич назвал...
Купив килограмм хороших яблок и коробку конфет, Зуйков поехал к Оленичу. Поднявшись на нужный этаж, нашел палату и попросил медсестру вызвать Оленича. Тот вышел в коричневом застиранном байковом халате, в шлепанцах на босу ногу. Встреть его нынешнего где-нибудь на улице, Зуйков не узнал бы, во-первых, не виделись много лет, во-вторых, уж очень изменился Оленич - из крепкого жилистого мужика, почти всю жизнь проведшего в тюрьмах и зонах, превратился в сухонького, тщедушного, сутулого старика с запавшими щеками странного сероватого цвета, отбивавшего желтизной. "Сколько же ему?
– прикидывал Зуйков.
– Наверное, годов пятьдесят семь-шестьдесят".
– Что, уполовинился Игнат?
– спросил Оленич, все поняв по глазам Зуйкова.
– А вы ничего, в порядке. Присядем?
Они
– Вы-то как, Антон Трофимович? Все воюете? Трудно нынче?
– Трудно, - кивнул Зуйков.
– Что врачи-то говорят?
– А ничего. Обследуют.
– Как "завязать" удалось?
– спросил Зуйков.
– Отпустили умирать на воле.
– Умирать не спешите, туда еще никто не опоздал.
– И то верно.
Зуйков понимал, что даже уйдя из воровского мира, информацию оттуда Оленич иногда получал, где-то хоть и случайно с кем-нибудь из прежних дружков, а встречался, иначе не бывает.
– Значит трудно нынче?
– опять спросил Оленич.
– Вы ведь из другой парафии, мы-то вам зачем?
– Иной замес пошел, Игнатий Егорович, хоть "выпечка" из него не по нашему вкусу. Но что поделать, кривись, не кривись, а жевать и глотать служба обязывает.
– И в чем же ваша нынешняя забота?
– спросил Оленич.
– Я ведь и вашим помощником никогда не был, и "уголовке" в былые времена не угождал.
– Я не за угодой пришел, а как к оценщику в комиссионку.
– Что ж, выкладывайте товар.
– Дело вот какое... Пошли странные убийства. Только недавно восьмерых "авторитетов" завалили, - и довольно подробно рассказал Оленичу о происшедшем в Быково, в Луге, под Питером, в Екатеринбурге, о некоторых убийствах и странных смертях бандитских "авторитетов" во Владивостоке, Кемерово, Краснодаре, Тольятти. Всего же за последние полгода на тот свет отправилось около тридцати пяти-сорока "авторитетов" при схожих обстоятельствах.
– Вы, Антон Трофимович, по профессии должно быть человек внимательный, - после паузы заговорил Оленич.
– Так вот среди всех покойников - ни одного вора, тем более ни одного "вора в законе", а только бандитские "авторитеты", молодые "спортсмены", вылупившиеся из рэкета. Делиться ничем не желают, из-за них "общак" мелеть стал. Мы их предупредили, и они знают: в зонах власть наша, и их там не празднуют, так что ежели загремят туда, за их жизнь никто не даст старого пятака, за какой мы прежде в метро ездили. Подмять их нам надо было, покуда они не учинили беспредел по всей России. Однако нас упредили, как видите.
– Кто?
– Политика.
– Как понимать, Игнатий Егорович?
– спросил Зуйков.
– Сперва "спортсмены" наезжали на теневиков, заглотали кооперативы, частную торговлю. Потом взялись за тех, кто занимается легальным бизнесом.
– Так что это, "разборки" за сферы влияния? Политика-то при чем?
– Не "разборки" это, Антон Трофимович. "Разборки" идут с шумом-треском - трах-бабах!
– гвалт стоит, вся Москва слышит. И как ни держи в секрете, что банда какого-то Васьки готовит "разборку" с бандой Степки, все равно слушок загодя дойдет, просочится, что "ответка" готовится. А то, про что вы рассказали - втемную проходит, тихо, только потом все эти "спортсмены" ахают. До того, как в больницу залег, явился ко мне один их "авторитет", с поклоном, с улыбочкой, сука, приполз. Говорит: "Помоги разобраться, Егорыч, ничего понять не можем, "валят" наших одного за другим, но не по-нашему". Я толкую этому придурку: "Предупреждал вас, подавитесь, потому как поперли вы на саму власть, на тех, кто всю жизнь нами правил и сейчас в силе, государство это ихнее, и не уступят вам ничего. Сидеть бы вам тихо, сосать сиську из ларьков, кооперативчиков, а вам, сучатам, нефть понадобилась, печки-домны, леса да недра. А вышло, что не по Сеньке шапка, потому как не в этот карман заглянули, главные хозяева жизни терпели вас, покуда из прихожей вы без спросу не полезли в парадные покои. Вот и приняли они решение извести вас, приговорчик вынесли: вышка без следствия и суда...".
– А кто это Артур?
– У вас связь электронная, всякая техника, у нас попроще, - с языка на язык, с воли в зону, из зоны на волю, но тоже быстро и надежно. Так и прошел у нас слушок про какого-то Артура, что принимает "заказы". Только достать вам его трудно будет - в Риге он живет... Просьба у меня к вам, Антон Трофимович: про то, что исповедовался вам...
– Не беспокойтесь, все останется между нами.
– Все же своей смертью помереть хочу.
– Я понял...
Зуйков уходил по больничному коридору к лифту и думал об услышанном от Оленича. Кое-что он и сам понял еще до встречи с ним. Тот лишь подтвердил некоторые предположения. Убивали не "воров в законе", а бандитских "авторитетов". Первые презирали вторых, как сказал Оленич, "вылупившихся из рэкета", за кровавый след, тянувшийся за ними, за пренебрежение законами воровского мира, кои сложились за многие десятилетия. И когда Оленич произнес "тут политика", Зуйков понял: это действительно не "разборки", просто начался стратегический отстрел "незаконнорожденных", полезших без позволения "во дворянство", не имевших ни наследственных прав на государство, ни первородства; а проще: высшие мафиозные кланы номенклатуры - бывшей, но сохранившей власть и при новой власти - решили загнать "авторитетов" обратно в их "резервацию", поставить на место, поскольку те потянулись к жирным государственным кускам, а это табу, ибо тут политика, под которую нужны сотни миллиардов. Но кто исполнитель? Интуитивно (а интуиция считал Зуйков - это неосознанный опыт) он теперь мог предположить: работали профессионалы, скорее всего ушедшие в запас офицеры из разных групп особого назначения - аккуратные, спокойные, надежные; умевшие все парни из бывшего КГБ и ГРУ. Другим бы не доверили. Понимал Зуйков масштабы и уровень затеи, находившейся, возможно, под полулегитимным прикрытием "небожителей", начавших убирать с дороги возникшую вдруг помеху, раздражавшую, как комары на рыбалке в самый разгар клева, когда только и надо, что подсекать...
Придя к такому выводу, уразумел Зуйков, что сообщать генералу этого не будет, дабы не ставить его в неловкое положение, поскольку тот не посмеет пойти к самому шефу, который лишь недовольно поморщится, понимая, что для вторжения на этот уровень необходимо осведомить премьера и президента, имена-то могут "выскочить" очень громкие, что по каким-то высшим государственным соображениям окажется нежелательным. Получение такой информации поставит и их в щекотливое положение, вызовет раздражение человеком, преподнесшим им "подарок", и потому неизвестно как может сказаться на его карьере. Тем более, что никаких персонажей Зуйков не знал, зацепиться не за кого и не за что, получались общие слова...
Сочинив эту формулу, Зуйков сказал себе: "Держи это, Антон, в дальнем закутке памяти. Может когда-нибудь пригодится, а не пригодится - черт с ним! Все это, слава Богу, за пределами твоей компетенции. Вот когда умирает странной смертью высокий государственный чин, убивают банкира из солидного банка, члена Госдумы, или, упаси Господь, - исчезают твеллы с подлодки в Североморске, - тут, Антон, начальство само, не дожидаясь твоей самодеятельности, так тебя взнуздает и заторопит, что не только ты, - сейф твой в кабинете вспотеет..."
О вышел на улицу, сел в машину, спросил у шофера:
– От меня, наверное, больницей воняет... Там брат, такие запахи...
– Нет, ничего, Антон Трофимович, - ответил шофер...
6. ВЫТЕКШИЙ ТОСОЛ. МОСКВА. СЕГОДНЯ
Очень не хотелось Перфильеву лететь в Новороссийск. Настроение было плохое: весть, сообщенная Желтовским об аресте Кнорре, не давала покоя, как и вопрос: почему вдруг Желтовскому прислали факс именно об этом... В Новороссийске надо получить груз - машины от "Катерпиллера". В эту пору года, когда дуют несносные ветры, штормит, сыро, Новороссийск будет особенно неуютен... Но, что поделать...