Невольница: его добыча
Шрифт:
Мартин нахмурился. Порылся в кармане, вытащил сигарету, свернутую из каких-то красных листьев, прикурил от обычной спички. Мне в лицо ударил одуряющий мерзкий дым:
— Веселенький расклад. Тебе везет в баргет, детка?
Странный вопрос. Я пожала плечами:
— Не знаю.
Мартин нагнулся ко мне, запах стал почти невыносимым:
— Я не расслышал. Знаешь, детка, туман здорово поглощает звуки. Я совсем не слышу твое мычание.
— Я не играю в баргет! — я почти выкрикнула.
— А я играю, — Мартин усмехнулся. —
Звучало пугающе. В его устах — особенно. Я сглотнула:
— Мне сказали, что я смогу найти у тебя приют.
Мартин расхохотался, заразив хохотом остальных:
— Мы не скрываем беглых, детка. Ты же вещь. Чужая вещь. Нам не нужны проблемы с господами.
Набивает цену. Я глубоко вздохнула, проглатывая эти слова, и подняла голову — с этими людьми надо разговаривать на их языке:
— Сколько стоит твоя помощь, Мартин-Доброволец? Я плачу имперским золотом.
Лицо норбоннца вытянулось. Он долго обсасывал свою мерзкую сигарету, наконец, выдохнул:
— А ты не промах, детка. Мы хорошенько тебя потрясем. — Он вытянул губы, раздумывая: — тридцать тысяч.
— Пятнадцать.
Голубые глаза Добровольца округлились, в них блеснула азартная искра:
— Двадцать пять.
— Двадцать. Я торговала в мелочной лавке у Большой дюны. Умею считать деньги.
— Двадцать две, — он подался вперед и почти дышал мне в лицо.
Хотелось отшатнуться, но я сдержалась и решительно протянула руку:
— Договорились.
По залу прокатилась волна хохота.
Мартин с видимым удовольствием пожал руку, махнул долговязому пареньку у стойки:
— Дерик, надо спрыснуть удачную сделку.
Тот подбежал с грязной бутылкой, что-то плеснул в стальной стакан. Над столом поплыл знакомый запах кислятины — дынная брага. Доброволец отхлебнул, будто невзначай поднес мне под нос:
— Хочешь?
— Замучила ностальгия по дому?
Я решительно выхватила стакан, и, осушив, поставила на стол. Резкий спиртовый дух на время отбил вонь его курева. Как давно я мечтала это сделать, сидя взаперти. Упиться в хлам, чтобы забыть обо всем.
Доброволец расхохотался и кивнул пареньку, чтобы налил еще:
— Значит, любимая игрушка де Во умеет кусаться?
— Я не игрушка.
— Что ж… Плати, не игрушка.
Я положила перед ним сумку, зрачки норбоннца азартно расширились.
— Здесь двадцать пять тысяч. Ты должен мне три.
Я не надеялась, что он отдаст, но Доброволец с видимым удовольствием, даже смакованием, отсчитал нужную сумму, остальные монеты отодвинул ко мне и швырнул пустую сумку:
— Вот твои три, детка. Все, как договорились. Но не думаю, что ты отдала мне последнее.
Не отводя глаз, я сгребла остатки и убрала на колени, пытаясь представить, кем мог быть Доброволец, пока не попал сюда. Рыночный щипач? Песчаный копатель? Скупщик старья? Мелкая
Здесь было почти темно. Все тонуло в тенетах тумана, лишь тусклые фонари отбрасывали тщедушные пучки желтого света. На руку упало что-то живое и затрепыхалось. Я вскрикнула и инстинктивно прихлопнула тварь ладонью, вызвав всеобщий смех. Потерла рукой, стараясь стряхнуть невесомую пыльцу, прилипшую к коже. Всего лишь бабочка. Мерзкая бабочка с седыми крыльями и жирным белесым тельцем.
Доброволец осушил стакан и потянулся ко мне, положив локти на стол:
— Ладно, детка. И куда ты хочешь? Обратно на Норбонн? Ориентировочно через пять дней, если ничего не поменяется. Не будешь дурой — улетишь. — Он криво усмехнулся: — а окажешься дурой — и тут сгодишься. Дур у нас любят.
Вновь раздался смех, мужчины многозначительно переглядывались.
— Не окажусь.
Доброволец холодно хмыкнул:
— Мне бы половину твоей уверенности, детка! Дерик, отведи ее в нору. Да скажи, чтобы где попало не лазала. Мы не любим любопытных.
Рыжий верзила молча проводил меня по длинному темному коридору, заваленному мусором, свернул на ржавую лестницу с внешней стороны здания и, шагая через две ступеньки, потащился наверх. Железо опасно скрипело. Казалось, одно неверное движение — и дряхлая конструкция рухнет в туман. Прикасаться к перилам было противно: все припудрено какой-то липкой пылью и переплетено тонкими тенетами. Любое шатание лестницы поднимало в воздух облако седых бабочек, порой бивших крыльями по лицу и рукам. Омерзительные твари.
Я не поняла, на каком этаже мы остановились. Снова узкий грязный коридор с глубокими нишами дверей по обеим сторонам. Рыжий со скрипом открыл крайнюю — внутри было темно:
— Хочешь, селись здесь. Или где хочешь, — он махнул длинной рукой в глубину темного коридора, — здесь все норы пустые. Да и разницы никакой.
Голос у него был низкий, окрепший. Совсем не вязался со щуплым телом.
Дерик вошел и шлепнул ладонью по дверному косяку, когда-то покрытому настоящим темным шпоном:
— Свет вот тут.
От удара хлопьями посыпалась пыль. Нервно замигали, разгораясь, тусклые лампы, освещая крошечную комнатенку с когда-то зелеными однотонными обоями, слепым полукруглым окном и узкой продавленной кроватью с грязным матрасом. Снова темнота без клочка чистого неба. Я почти привыкла.
— Располагайся. А если поссать — то вот тут, — верзила махнул рукой на противоположную дверь. — Только не грохнись там, темно. Меня это… Дерик зовут.
— Эмма.
Дерик помялся с ноги на ногу, елозя по мне влажным взглядом, потом все же развернулся и, к счастью, ушел. Я заметила, как они на меня смотрят. Все, не только этот юнец. Жрали глазами, как голодные собаки.