Невольные каменщики. Белая рабыня
Шрифт:
Деревьев лежал в кресле голый и изможденный — не попытка соответствовать стилистике сочинения, а просто жара. И присыпанный пеплом, как склоны вулкана. Лежал вот так он и опустошенно ощущал, что все — кончил. Обезумевшая машинка сжимала в своих мелких зубах последнюю страницу.
Испытывал он облегчение в этот момент? Огромное. А также и еще десяток синонимов к нему. Усталый, зевающий зверь воображения убрел на окраину делянки то ли соснуть, то ли оправиться, пока у хозяина исчерпалась в нем нужда. Вдруг вернулся, удивленно протягивая неожиданную находку. Говоря простыми словами, Деревьев понял, чего именно ему нужно ждать от издателя в ответ на только что завершенные приключения Ретта Батлера. Напрасно он всматривался в не освещенную словами темноту, начинавшуюся за границами рукописи (имеется в виду первая, главная «рукописная» рукопись). Зря он пытался приметить, что может произойти после его дурацкой
Деревьев снова стоял под своим сакраментальным холодным душем, радостно отплевывался, гоготал, фырчал, сладострастно ныл, старался подставиться воде как можно полнее, чтобы расширить пределы удовольствия, но тут… Опять, конечно же, мысль. В самой глубине, в неназываемой, в тихой и сухой глубине блеснули глаза этой ползучей мыслишки. Он подумал о том, что не умеет водить машину. До сих пор не умеет водить. И это неумение как особый род мнимой величины может проникнуть в положительную постройку, возведенную на впрыснутые в прошлое инфляционные деньги. Конечно, рассуждая логически, можно было бы заметить, что тот выдуманный богач не стал бы покупать машину, не получив права. Но в данном случае логика отнюдь не убеждала. Иона Александрович отвечал за переброску денег, но не за трансляцию каких-то навыков и умений. Причем о такой трансляции можно было бы говорить, имей он, Деревьев, такие навыки здесь, сейчас. Закончи он какие-нибудь автокурсы в прошлом году. Ведь и деньги стало возможным отправить в мистическое путешествие только после того, как они были заработаны в 1993 году. Деревьев снова пустил горячую воду. Он слишком живо представил себе, как улыбающийся джентльмен во французском костюме, золотых запонках, ботинках из змеиной кожи садится за руль новенькой «тойоты», улыбается поместившейся рядом сексапильной прелестнице Дарье Игнатовне и, сомнамбулически нажав на первые попавшиеся рычаги и педали, выкатывается на середину Садового кольца прямо под колеса озверевшего «икаруса».
Стряхнув с себя это наваждение, Деревьев отправился звонить. Каково же было его удивление… короче говоря, телефон Жевакина молчал. Все утро, весь день.
Вечером он молчал тоже. Ночью он молчал уже угрожающе. Под утро молчание стало просто издевательским. Непрерывно курсируя от двери квартиры к дверям телефонных будок возле «Универсама», Деревьев пытался вспомнить какие-нибудь дополнительные координаты Жевакина помимо телефонных. Позвонил, переборов отвращение, Тарасику. Тот смог сообщить лишь все те же семь бесполезных цифр. Ни с кем спит, ни где бывает, он не знал.
Нетерпение и раздражение в писателе стремительно эволюционизировали в сторону растерянности и отчаяния. Все тонкие рефлексии сдуло, как пену, когда во весь рост встала опасность навсегда утратить казавшуюся столь подозрительной и унизительной связь. Спустя тридцать шесть часов после начала телефонных поисков связника Деревьев решил на связника этого плюнуть и попробовать выйти на «самого». И он занялся исследованием пьяных своих воспоминаний, посвященных ночному посещению дачи Ионы Александровича. В конце концов именно он является заказчиком, и если рукопись направится прямо к нему, минуя запившего, попавшего в милицию, на дыбу, на каторгу или подохшего под забором секретаря, не будет в этом никакого нарушения сути договоренности.
Итак, что известно о местонахождении того зимнего дворца? Во-первых, маршрут следования: Калининский проспект, Кутузовский проспект, Можайское шоссе, ночь. Надлежало повнимательнее всмотреться в левую ее часть. Именно такое транспортное меню объявил по прибытии в центр нанятому таксисту груженный новой рукописью и сулящий «не обидеть» писатель.
Человек, хотя бы в общих чертах представляющий топографию Москвы, поймет, что маршрут, которым следовало такси, был прямым, как выдох. Тем не менее Деревьев внимательно глядел по сторонам и даже зачем-то высовывался из окна, отчего у него наветривались слезы. Наконец вот они, гигантские буквы: МОСКВА. И в тот момент, когда была пересечена окружная дорога, писатель вдруг очнулся от своей летаргической внимательности
— Стой!
Таксист притормозил.
— Знаешь… только ты не слишком, не удивляйся. Мне бы надо… В общем, объясни хотя бы в общих чертах, как ее водить. Плюсую пять штук за инструктаж, — и он вытащил свежую бумажку.
Таксист не сразу понял, за что он может получить эту надбавку.
— Понимаешь, я чувствую, тут уже близко, а мне там надо будет, кажется, машину выгонять. Немного так. А я ни бум-бум вообще.
— Так что ты хочешь, парень?
— Ну объясни хотя бы, где тут что нажимать. Вот, возьми денежку. Давай, а?
Таксист недоверчиво повертел головой и потер затылок.
— Только из машины я вылазить не буду. Ты сам обойди.
— В смысле? А-а! Ты думаешь, я хотел тебя… что я машину хотел угнать, так, да? — Деревьев быстро выбрался наружу. Таксист, тихо матерясь и кряхтя, перебрался на соседнее сиденье.
После краткой теоретической части последовал курс вождения. Для этого свернули налево в недра дачного поселка, подальше от глаз ГАИ. Поселок, как показалось Деревьеву, он признал. Минут двадцать ползали на первой скорости меж деревянных заборов, шарахались от внезапных канав и от выскочивших за пределы участка деревьев. Завидев велосипедиста, ученик панически давил на тормоза и, обливаясь потом, падал грудью на баранку, за что получал раздраженный выговор, сопровождаемый профессионально-оскорбительными сомнениями в том, что новоявленному автомобилисту удастся хоть что-то «выгнать», даже «теля из ковыля». Пришлось еще раз слазить в карман за деньгами.
И когда Деревьеву показалось, что он уже чуть-чуть освоился — машина медленно, но ровно катилась по длинной пустынной улице, — случился поворот, и его совместному с водителем взору открылся страшный, ужасающий вид. Весь проулок был запружен легковыми машинами. Все больше иностранными. Этот факт почему-то добавил писателю отчаяния. Действительно, что же теперь делать? Он в этот момент и не подозревал, что в мире существует обратный ход, а нажать на эту штуку посреди руля ни за что бы не посмел.
— Ну что, приехали? — осторожно вздохнул таксист.
— Пожалуй, — вздохнул Деревьев и вылез. Таксист перебрался на свое место, выдал пассажиру через окно его папку, и машина его, возмущенно ноя, задним ходом увильнула за поворот.
Вдохнув несколько раз превосходно выделанный местный воздух, пробежав взглядом по ласково отпивающим бокам благородно сгрудившихся автомобилей, осмотрев ворота и сторожку, Деревьев в поисках самого дачного дворца огляделся и… понял, что логово издателя перед ним.
Несколько раз он обошел дачу, чтобы оценить обстановку. Недавняя его нерешительность в виду этой автомобильной выставки рассеялась. Сквозь щели в заборе было видно, что на гигантском участке меж соснами, кустами орешника, у цветников расположился многочисленный церемонный пикник. На который его, Деревьева, не звали. Припав глазом и ноздрей к узкой вертикальной щели, он понял, что ему не стоит стучаться у ворот, объяснять халдеям хозяина, кто он такой. Лучше сразу возникнуть в самой гуще события. Для этого нужно было проникнуть на территорию незаметно. Нет такого забора, в котором не нашлось бы хоть одной плохо прибитой доски. После недолгих поисков, нащупав таковую, склонную к предательству, он проверил предварительно, нет ли в этом углу участка кого-нибудь из гуляк, мягко на нее повлиял плечом, и она, пискнув, уступила. Рядом был подходящий куст сирени, за которым писатель отдышался. Отогнув ветку, осмотрелся. Отмечалось, судя по всему, событие из ряда вон. В нескольких метрах в траве, густо заправленной желтыми одуванчиками, терпеливо стояли накрытые белыми попонами столы. На каждом имелась шеренга красочных бутылок и каре рюмок и фужеров. Солнечные зайчики перебегали по этим стеклянным сотам. Над ними предупредительно нависали официанты в белых куртках. Меж стволами были натянуты гамаки с уже, кажется, пьяным человеческим содержимым. Повсюду разбрелись белые складные стулья, их занимали в основном дамы. Одна в пахучей даже на вид жасминовой тени, другая с видом на изящно запущенный альпинарий. Когда несколько стульев собиралось вместе, слышался смех. Прирученный ветер сдержанно трепал чей-то шарф, посреди подстриженного газончика пофыркивала автоматическая поливалка. Со стороны больших жаровен, установленных возле гаража, тянуло две-три полосы питательного дыма. Именно там гость усмотрел хозяина. И узнал сразу, несмотря на преображенный вид. Он грузно суетился возле дымящихся станков, распекал двоих страстно изготовившихся поваров, размахивал мощными бледными руками, тяжко наклонялся и заглядывал под хвост огромному мангалу. Что-то подливал и подсыпал. Было понятно — центральное блюдо Иона Александрович не доверяет никому. И, может быть, не надо прямо сейчас соваться к нему с рукописью. Рукописи горят.