Невольные каменщики. Белая рабыня
Шрифт:
Энтони помолчал. В словах Логана было много правды, но перебороть себя и отдать приказ к тому, чтобы повернуть «Мидлсбро» в сторону от Гаити, у него не было сил.
— Но Мы не можем просто так уйти! — заявил Розуолл, отвечая его чувствам.
— Поймите же, что мы рискуем и кораблем, и жизнью мисс Фаренгейт, оставаясь здесь. Разве не должны мы изо всех сил спешить в Порт-Ройял? Я не прав, сэр?!
— Вы правы, Логан, но мы поступим по-другому. Мы не будем рисковать кораблем и отношениями между Англией и Испанией…
— Вы что-то придумали? — с надеждой спросил Розуолл.
Через два часа от борта
Логан и Кирк отпустили капитана с тяжелым сердцем. Опыт им подсказывал, что такое дерзкое и неподготовленное предприятие скорей всего обречено на провал. Но, с другой стороны, они верили в звезду молодого Фаренгейта. Он, по их представлениям, был, конечно, человеком незаурядным, на его стороне была справедливость.
— Что мы скажем старику, если Энтони не вернется? — спросил Логан, стоя у фальшборта и глядя на тающую в полутьме шлюпку.
— Я стараюсь об этом не думать.
Весь следующий день после разговора с лысым посланцем Лавинии Биверсток дон Диего провел в размышлениях, что, в принципе, было не очень свойственным для него занятием. Итак, — говорил он себе, — зачем отпираться? Он — старый, битый-перебитый жизнью человек, кровожадный морской разбойник — просто-напросто влюблен в эту белокурую девчонку, в этого иноземного ангелочка с голубыми глазами и полным ртом язвительных оскорблений. Об этом свидетельствует, об этом просто вопит каждый факт его жизни в последние полтора месяца. Все началось с этих дурацких переодеваний к столу, продолжилось не менее дурацкой игрой в раздувание выкупа и ревностью к этому красавчику Мануэлю. Кончилось все вчерашним отказом сорвать настоящий королевский куш. Он очень хорошо знал, как богата Лавиния Биверсток.
Может ли такой человек, как он, позволить себе раскиснуть? — спрашивал он себя, и вопрос этот оставался риторическим. «Я уж чуть не потерял два своих корабля, — мысленно кричал он себе, — я уже, кажется, потерял полмиллиона песо. Что с тобою, дон Диего?! Из этого положения должен быть выход, достойный испанского графа и закоренелого морского разбойника!»
— Фабрицио! — крикнул дон Диего.
Прислужник появился мгновенно, после вчерашнего разговора он предпочитал не раздражать хозяина своим свободомыслием. Троглио прятался у него в покоях в ожидании подходящего судна, на котором можно будет отправиться на Ямайку. Положению Троглио трудно было позавидовать — решительностью и жестокостью его хозяйка вряд ли уступала хозяину Мохнатой Глотки.
— Фабрицио, — спросил дон Диего, — еще не резали перепелов для ужина?
— По-моему, нет, сеньор.
— Так пусть не спешат.
— Я понял вас, сеньор.
Дон Диего, находясь в душевном помрачении, любил лично производить грубые мясницкие работы на кухне. Одно время эта внешняя кровожадность казалась Фабрицио несколько театральной и напускной, но однажды, когда испанский гранд у него на глазах лично зарубил сарацинским акинаком припозднившегося почтальона,
Тяжело ступая и гремя серебряными побрякушками, которыми были густо увешаны его сапожищи, дон Диего направился прямо в сторону кухни. Повара и поварята, тоже отлично знакомые с манерами и капризами хозяина, уже поставили на разделочные столы клетки с перепелами. Он вошел, распинав медные тазы, оловянные лохани и глиняные горшки, отчего поднялся жуткий грохот, залаяли собаки, заклекотали в недоумении птицы.
Дон Диего, открыв клетку, запускал туда руку и, выхватив очередную жертву, отрывал ей одним движением голову.
— Блюдо! — крикнул он.
Фабрицио тут же поставил справа от него большое керамическое блюдо.
Головы перепелов летели в угол, в пасти лающих собак и в бледных, жалобно улыбающихся поварят. Теплые тушки укладывались в поданную посуду.
Через минуту камзол испанского гранда, блиставший до этого чистотою, оказался весь в крови и налипших перьях.
— Соли! — потребовал высокородный мясник, и самый смелый поваренок тут же подал ему каменную кружку с солью.
Бросив на истекающие кровью птичьи трупы несколько горстей, дон Диего потребовал:
— Перцу!
Нашелся и перец, разумеется. Ровно как и корица, и оливковое масло.
Отступив на шаг, дон Диего полюбовался своею работой.
— Украсьте зеленью и несите за мной в столовую.
Сразу человек пять бросились выполнять это приказание.
— Фабрицио!
— Я здесь, сеньор.
— Передайте этой англичанке, что я жду ее к ужину.
— Но ведь…
— Если понадобится, доставить силой!
Через несколько минут стол с ужином был накрыт. Двое лакеев под руки ввели в столовую слегка упирающуюся мисс Элен. Она была бледнее обычного и имела крайне растерянный вид.
Дон Диего поднялся ей навстречу: он не стал переодеваться, и был сейчас во всем блеске своего туалета. Любезно улыбаясь и поправляя усы, твердые от спекшейся крови, рукою, от этой крови черной, он сказал:
— Имею честь приветствовать вас, мисс.
— Что с вами, дон Диего?
— Со мной? — Он со смехом оглядел свой наряд. — Вот на эту тему я и хотел поговорить с вами.
— Какую тему? — тихо спросила Элен, усаживаемая руками слуг в кресло на противоположном конце стола. Она едва не потеряла сознание, увидев, что за блюда стоят перед нею.
— Так вот, мисс, я убежден, что за время вашего пребывания под моим гостеприимным кровом вам пришлось услышать пару-тройку историй о моей необыкновенной кровожадности, дикости. Ваша служанка могла собрать их на рынке в гавани.
— Да, до меня доходили слухи.
Хозяин Мохнатой Глотки смачно отхлебнул из своего высокого бокала — там была настолько густая мадера, что ее вполне можно было принять за кровь.
— И мне кажется, что вы воспринимали эти рассказы со все возрастающей иронией. Говорят, что дон Диего дикарь? — непохоже. Это хорошо одетый, благовоспитанный сеньор. Говорят, дон Диего вспыльчив и решителен? — но это скорей всего неправда, потому что он раз за разом сносит жестокие оскорбления, угрожая всего лишь какими-то невразумительными выплатами в будущем.