Неволя
Шрифт:
За толстым вельможей ушел и высокий. Однако через некоторое время он возвратился и позвал пожилого чиновника. Оба скрылись за дверью. Вскоре пожилой чиновник появился снова, важный и строгий. За ним шли двое белых слуг в чалмах и красных шароварах и туфлях с загнутыми мысками; каждый из них нес по два тяжелых кожаных мешочка с желтыми шелковыми завязками, скрепленными большой восковой печатью. По звяканью металла, который послышался, когда слуги положили мешочки к ногам Михаила, он определил, что в них монеты, много монет, и, судя по печати, взяты они из ханской казны.
Чиновник сказал:
– Этот дар
Михаил не произнес ни слова - удивление его было беспредельным.
– Этих денег вполне хватит, чтобы выкупиться на волю.
– Затем чиновник повернулся к черным и белым рабам: - Помогите донести до ворот!
Ознобишин согнулся в низком поклоне.
Когда все было погружено на арбу, Михаил спросил молодого чиновника, сопровождавшего его вместе с рабами до арбы:
– Скажи, уважаемый, кто это так долго разглядывал меня?
Последовал короткий ответ:
– Хан! Да будет он вечен под этим небом!
– Будет вечен!
– повторил Михаил, хлестнул мула концами вожжей, и арба покатила, поскрипывая колесами.
Никто в усадьбе не узнал, зачем Михаил ездил во дворец и что привез. Один лишь Костка был посвящен в эту тайну, так как помогал перетаскивать драгоценный груз из арбы в Михаилову каморку. Только теперь Ознобишин понял, что в то солнечное, ясное и счастливое для него утро он отвез к караван-сараю на осле под женской одеждой не брюхатую бабу, как считал долгое время, а прямого потомка Чингисхана - хана Кильдибека.
Он и Нагатай-бек спасли хана Кильдибека, и добрый хан щедро отблагодарил обоих: одному преподнес драгоценные дары, другому - тысячу серебряных монет. Да на эти деньги не только приобретешь волю, но и накупишь различных товаров для хорошего торгового дела. Кто мог помышлять о такой удаче?! Поистине, Господь вознаграждает его за мучения!
Михаил с нетерпением ожидал приезда Нагатай-бека, ибо только от него зависело исполнение его желания, но тот, как назло, не ехал. Давно уже собран урожай. Хорошей пшеницей, ядреным ячменем и просом заполнены доверху закрома. Вот пожелтел и пожух лист, клубистые тучи с севера принесли с собой холодные дожди.
Тем временем коварные и всем недовольные сарайские беки, избрав себе в правители Амурата, сына Орду-шейха, выступили против хана Кильдибека и, объявив его самозванцем, задушили в постели.
Ознобишин горевал об этом добром и несчастном хане и, по русскому обычаю, помянул его загубленную душу.
Глава двадцать шестая
Когда Нагатай услышал о щедром подарке хана Кильдибека, он заткнул уши толстыми пальцами, желая этим показать, что ничего не хочет знать. Мало этого, принялся настаивать на немедленном уничтожении ханского дара, потому что сейчас при одном упоминании о Кильдибеке можно было лишиться головы, а он отнюдь не склонен был её терять из-за нежданных, пусть и прекрасных царских вещей.
Михаил понимал, что бек прав, и не стал отговаривать, но уничтожать эти чудесные вещи он был не намерен. Он выбрал очень простое решение. Темной ночью, когда ни одна звездочка не могла проглянуть сквозь плотные снеговые тучи, а слуги погрузились в крепкий сон на своих жестких постелях, Михаил и Костка оттащили тяжелый сундук в замерзший сад и глубоко закопали его под старой яблоней.
Ханский подарок надежно был погребен, никто не видел,
Но Михаил Ознобишин не собирался следовать примеру хозяина, хотя его дар был более опасен - на каждой монете имя Кильдибека, а их у него имелось около тысячи, и все из настоящего серебра. Новенькие, круглые, блестящие динары, от которых нельзя и глаз отвести, хотя не в этом заключалась для него их ценность, а в том, что они являлись воплощением его свободы, его надежды и тайной радости. Он скорее отдаст на отсечение руку, чем расстанется с ними.
Однако хранить их в таком виде - настоящее безумие, и Костка, недолго думая, предложил переплавить монеты в слитки. Это был хороший совет. За приличное вознаграждение сарайские мастера могли это сделать очень скоро. Но не так легко оказалось сыскать надежного человека. Им оказался косой мастер, бывший гератец, в прожженном кожаном фартуке, тщедушный и живой, по имени Заки. Гератец трижды отказывался, охал, закатывал глаза и изображал на своем лице смятение и даже ужас, да корысть в конце концов взяла верх, и он согласился, однако потребовал ни много ни мало, а четверть того, что получится в слитках от расплавленного серебра. Михаил вынужден был согласиться.
Когда серебряные слитки в виде коротких палочек, завернутые в тряпки, были спрятаны в углу его комнаты, в тайнике, известном, кроме него, только Костке, Михаил отправился к Нагатаю. Ему хотелось знать, сколько будет стоить его свобода.
Услышав просьбу своего векиля, Нагатай сначала удивился, а потом расстроился. Старый бек не мог взять в толк - чем Озноби у него плохо, чего ему не хватает? Уж и без того он, кажется, имеет все, что нужно, управляет хозяйством, как желает; идет, едет, куда хочет; нет за ним присмотра, не требуют от него отчета в своих действиях, кроме того, о чем он сам пожелает сказать; всем он распоряжается, будто бы своим, и для него, Нагатая, он уже давно не раб, а как сын родной, потому что он любит и доверяет ему. Так зачем же, спрашивается, покидать его, старого и беспомощного? Что он, Нагатай, будет без него делать?
– Ты подумал, на кого останется все это? Нет. Ты уж погоди... вот умру - и езжай, куда хочешь. На Русь ли, в Индию ли, в Хорезм... А теперь, - со вздохом сожаления сказал бек, - сколько ни проси, каких денег ни сули - я не соглашусь.
Михаил не стал настаивать. Он знал бека: хотя тот проявлял порой слабость духа, откровенно трусил и терзался от всевозможных страхов, однако, случалось, проявлял такое завидное упрямство, был так тверд в своем решении, что ничто не могло его поколебать. Эта черта характера Нагатая, вызывавшая у Михаила чувство уважения, теперь глубоко его огорчила.
Спустя три дня, проходя по двору, Михаил встретил Большого Петра. По растерянному и немного смущенному виду мужика Ознобишин догадался, что тот хочет с ним поговорить.
Недовольно поджимая губы, хмурясь, так как был не в духе, Михаил буркнул:
– Что тебе?
Большой Петр, теребя в руках шапку, спросил:
– Слыхали мы, Михал Авдевич, что на Русь ты собралси...
Его серые маленькие глаза пытливо и со страхом смотрели на Ознобишина из-под лохматых бровей.
– А тебе кака забота, Петро?