Неволя
Шрифт:
Его жесткие крепкие пальцы до боли впились в её ногу. Она собрала все свое мужество, чтобы не вскрикнуть, а сдержанно улыбнуться, затем отвела его руку, не грубо, но с такой твердостью, которая не могла его обидеть, и кротко молвила:
– Я подумаю.
Ее слова он истолковал за согласие, и это было так - деваться ей было некуда.
– Приходи к лавке. Там юрта есть. Я провожу.
Он подмигнул ей как заговорщик и ушел, оставив её одну, встревоженную, в смятении. Через два дня, когда Михаил заглянул к ней, она поведала ему о неожиданном приходе Салеха и разговоре с ним. Ознобишин подумал: "Ну вот! Не
– Кто он такой, этот Салех?
– спросил он, хмурясь.
Кокечин сказала, что Салех - купец, торгует уздечками и седлами. Товар его не так хорош, как у других купцов, но дешевый, так что прибыль он от своей торговли имеет небольшую. Однако богат, и даже очень, говорят, что все свое богатство он добыл при помощи благодатной анаши, которую достает через дервишей и продает любителям этого сладостного дурмана.
– И ты пойдешь?
– спросил Михаил с беспокойством.
Она горько улыбнулась и сказала:
– Придется. Там я смогу узнать, откуда Салех слышал про Маняшу и чем все это может нам грозить. Понимаешь, Мишука, если все станет известно евнуху Саиду - не миновать беды. Этого я и боюсь.
– От меня что-нибудь нужно?
– Не надо. Доверь все мне.
Она слабо пожала его пальцы, пытаясь приободрить, но он по грустному выражению её глаз понял, что она сама нуждается в поддержке.
Глава сорок четвертая
Кокечин пришла в пятницу, как условилась с Салехом. Он провел её в небольшую юрту, незаметно стоявшую среди других за торговыми рядами. Кокечин хорошо выглядела и сознавала это; её прическа и одежда отличались изяществом и простотой, ничего броского. И эта простота её очень молодила. Салех и тот не удержался и, пропустив её вперед, игриво ущипнул за бок.
Оставшись одна, Кокечин осмотрелась. Убранство юрты ей понравилось: ковры на полу, ковры на стенах; разбросанные по углам маленькие и большие подушки; посредине, на круглом подносе, - сладости, фрукты, орехи, металлический узкогорлый кувшин с вином, - все предусмотрено для приятного времяпрепровождения.
Вошел Азиз, взволнованный, бледный. В руке он держал длинную трубку.
– Салех прислал, - сказал он негромко, пряча от её насмешливого взора свои глаза.
– Анаша?
– догадалась она, стоя на коленях.
– Давай сюда!
Юноша несмело присел подле неё на ковер, красный, как девица. "Совсем молодой, - подумала она, - смешной и неловкий". Она взяла на себя роль хозяйки, стала угощать его сладостями, орехами. И болтала не переставая, время от времени звонко, обворожительно смеясь. Она была опытна в любви, и его смущение, незнание, с чего начать разговор и как вести себя, её забавляло. Они выпили по чарке вина, поели фруктов, раскурили чилим, по очереди беря в рот костяной мундштук и по глотку вдыхая в себя дурманящий дым. Головы у них закружились. Скоро они свободно разговаривали обо всем, точно знали друг друга всю жизнь. И тут Азиз признался ей в своем чувстве. Он влюбился в нее, как можно влюбиться только в юности, с первого взгляда. Это польстило её женскому самолюбию: она нравится молодым людям, значит, её обаяние имеет силу и она ещё не так стара, как считала. Лучшего доказательства, чем страстная влюбленность Азиза, и не могло быть. Однако дурман обольщения не завладел ею окончательно; она все время была настороже
– Салех сказал, что у тебя шьет одна из дочек хатуни, урусутка. Она и бегает на свидание.
Она притворно изобразила на своем лице испуг.
– Мы теперь пропали. Салех выдаст нас.
Ей хотелось вызвать у Азиза сочувствие и склонить его на свою сторону. Он тотчас же откликнулся:
– Не посмеет.
– Господи, да откуда ты знаешь? Ведь Саид дружен с ним.
Она сказала это наобум, просто так, чтобы испытать Азиза, и, на свою беду, услышала:
– Саид берет у него только анашу.
Кокечин всплеснула руками.
– Значит, все-таки они знакомы!
– И затвердила в подлинном испуге: Вот видишь! Выдаст, выдаст! Нам конец.
– Да не посмеет. Клянусь тебе, - стал уверять её Азиз и благородно пообещал: - Я тебя в обиду не дам.
"Он теперь мой!
– подумала Кокечин удовлетворенно.
– Через него я заманю Салеха..."
Анаша действовала. Колыхались стены, колыхался пол, потолок, перед глазами поплыли белые пышные облака, она и сама почувствовала себя таким облаком, и легкое ощущение полета начало кружить её. Они лежали рядом, голова к голове, и в то время как он, пылая от любви, горячо шептал, что она красива, лучшая из женщин, в её угасающем сознании билась мысль: "С Салехом покончить, покончить, покончить..."
Михаил и Тереха прибыли в ставку. Они решили купить седло у Салеха, хотя по соседству были и другие лавки купцов, торгующих кожевенным товаром.
Ознобишин подошел к открытому прилавку под навесом, а Тереха сел на землю в сторонке, как нищий, чтобы не привлекать внимание и получше разглядеть пожилого бородатого человека в туркменской шапке. То был Салех, очевидно на время заменивший своего работника. Михаил недолго выбирал нужное седло. Ему приглянулось маленькое, удобное, сшитое из хорошей твердой кожи. Михаил убедился в этом, прощупав его пальцем, сказал, что седло ему подходит, и стал торговаться. Салех почти сразу согласился на цену, предложенную Михаилом, а потом, получая деньги и подобострастно улыбаясь щербатым ртом, спросил по-русски:
– Ты русский, земляк?
Михаил невозмутимо направил свой взгляд в темные глаза Салеха и по-татарски ответил:
– Не понял.
Салех повторил по-татарски:
– Не урусут ли ты?
– Франк я. Из Сурожа.
– По какой надобности в Орде?
– По торговой. Коней покупаем.
Взвалив седло на плечо, Михаил по-приятельски подмигнул ему и пошел прочь, думая про себя: "Догадлив, черт!" Он не оборачивался, знал, что Салех наблюдает за ним, и шел твердо и спокойно, стараясь даже походкой показать свою невозмутимость.
Тереха нагнал его, когда Михаил уже отошел от базара.
– Он это! Клянусь Исусом! Чтобы мне провалиться на месте - он это! Он!
Михаил остановился и, развернувшись, держа седло на плече, огляделся. Никто из посторонних не обращал на них внимания, все проходили мимо, но все-таки он шикнул:
– Тихо ты - Исуса-то поминать.
– А вздохнувши, молвил: - Никогда не думал, что меня сведет судьба с этим нехристем.
– Помнишь, как все наши поклялись отомстить ему за басурманство? спросил Тереха.
– Мы только двое остались живы: ты и я.