Неволя
Шрифт:
Тут Мещеряков приметил девицу, чьи серые чистые глазки смотрели на него с нескрываемым удивлением и страхом, и его широкое суровое лицо осветилось доброй улыбкой.
– А это кто така?
Не отвечая, Маняша смущенно потупила взор.
– Хороша?
– осведомился Михаил, смотря то на Маняшу, то на воеводу, и вдруг шутя молвил: - Хошь отдам?
Мещеряков громко захохотал, запрокинул голову, а Маняша, тихо ахнув, округлила глаза. Михаил засмеялся тоже, обнял испуганную девушку за плечи и сказал:
– Не бойся, Маняшка. Никому не отдам. Самому нужна.
– И добавил, повернувшись к Мещерякову: -
– Как же... выкрал, - возразила Маняша, обиженно надув губки.
– Сама прискакала.
Мещеряков захохотал ещё громче, совсем очарованный и юностью, и непосредственностью этой бойкой девицы.
Через некоторое время Михаил задал Мещерякову давно мучивший его вопрос:
– А скажи, Петро, сынка мой как? Здоров ли?
– О, Михал! Парень у тебя молодец! При князе находится. В его полку. И про тебя князь тож знает. Я ему говорил, и сарайский владыка тож. Вести от тебя получали. А что приехал - хорошо! Поживи теперя на отчине, русска душа.
– Изба-то моя, чай, цела?
– Цела. Да заколочена. Данилке она для чего? На дворе князя находится, на его харчах.
– Завезу их, - указал Михаил на Маняшу и Костку, - а сам в Кремль. Князя хочу увидеть да сына. Каков он?
– А вот погоди, увидишь.
– И воевода хитро подмигнул Маняше.
– Ишь, курносая, смеется, еж меня коли!
Дорога раздвоилась: одна, пошире, пошла прямо к Москве-реке, к переправе; другая поворотила влево, в село Хвостово, церковь которого одной своей главкой виднелась среди куп кудрявых лип.
Мещеряков и Ознобишин разъехались. И, не останавливая бега своих лошадей, все дальше и дальше удаляясь от воеводы, Михаил кричал:
– Я не задержусь! Скоро буду!
– Меня не сыщешь, спроси Бренка, - орал воевода.
– Брен-ка!
– Хо-ро-шо-о!
Маняша глядела на Михаила восторженными сияющими очами.
– Мишука, ну что ты за человек! Всюду у тебя други...
– А то как же без другов-то, Маня. Ноне без другов никуда. Вот так-то, душенька моя светлая. Н-но, бессловесные!
– и он хлестнул лошадей концами вожжей, чтобы те бежали живее.
Глава пятьдесят первая
Ознобишин издали увидел деревянные большие ворота и ограду своего двора, поверх которых торчали старая ракита со сломанной грозой вершиной и чета молодых статных тополей, поднявшихся за время его отсутствия. Они раскинули длинные густые ветви над полусгнившей и провалившейся соломенной крышей избы и как бы заслонили её от постороннего взгляда.
Михаил остановил лошадей возле двустворчатых ворот. Они были наглухо закрыты изнутри. Он потолкал калитку и, не открыв её, перелез через ограду, снял тяжелое бревно, служившее засовом, с крюков и растворил ворота настежь.
– Въезжайте!
– пригласил он радушно Маняшу и Костку, светясь глазами и поблескивая влажными зубами в улыбке. Им овладело удивительное, не испытанное им ранее чувство. От этого чувства щемило сердце, хотелось одновременно и плакать, и смеяться, весело кричать во все горло - приехал, приехал, приехал! Но он не закричал и не заплакал - отвернулся, пряча от Маняши свое лицо.
Михаилу было непривычно видеть свой двор в таком запустении - ни одной живой души, даже дикого голубя и того не было видно. По скрипевшим ступенькам
Проходя из одной светелки в другую, с грустью замечал, какое разрушение успели нанести прошедшие годы его дому, однако, не предаваясь отчаянию, сразу стал загадывать - сменить лавки вдоль стен, подпереть столбом лопнувшую посредине матицу, перебрать тесины. Печь, к счастью, ещё цела, но ни ухвата, ни кочерги; двери все в щелях; насест сломан, хлев разрушен; коновязь расшатана, вот-вот рухнет; погреба провалились... Дел много, да сперва нужно вымести сор из избы, сорвать паутину, протереть пыль, зажечь в печи огонь - словом, возродить в доме дух теплой человечьей жизни.
Костка приволок две бадьи колодезной воды, чтобы напоить коней. Маняша отыскала где-то старую метлу. Михаил стал разгружать арбу, потом, раздевшись до пояса, тщательно умылся, громко фыркая и крякая от удовольствия. Колодезная вода взбодрила его и развеселила. А как она была хороша на вкус! Не то что горьковатая вода степей. От этой воды ломило зубы и холодило нутро, зато какая благодать вдруг растеклась по телу, какая жажда движений появилась в ногах и руках.
У распахнутых ворот столпились любопытные ребятишки, мальчики и девочки, дети постарше и совсем малютки, голопузые и босые. Стали приходить и молодые бабы, будто за детьми, окликали свою мелюзгу, а сами с чисто женским любопытством оглядывали приезжих.
Михаил понимал, что их мучит и зачем они пожаловали к нему. Он никого не знал из них. За двадцать лет выросло новое поколение людей, которое в свою очередь успело обзавестись детьми. Он первый здоровался с пришедшими и, чтобы не томить их понапрасну, говорил, что он бывший хозяин этого двора, вернулся из Орды, из долгой неволи. Бабы крестились, кланялись, поздравляли его с благополучным возвращением и по-русски чистосердечно желали всех благ.
Михаил попросил Маняшу подать ему чистую новую одежду. Для встречи с князем Дмитрием он приберег шелковую небесного цвета рубашку с круглым воротом, скрепленным на левом плече серебряной пуговицей, синие штаны в полоску и желтой гладкой кожи узкие сапоги на небольшом каблучке, с загнутыми заостренными мысками. Облачившись в этот наряд, Михаил не стал надевать шапку, а, расчесавши волосы, скрепил их тонким ремешком, как это делали ремесленники. Теперь он совсем походил на русского, и глаза сделались светлее, и, как показалось Маняше, выше стал ростом.
Костка тем временем взнуздал гнедого жеребца. Михаил ловко, с земли, вскочил в седло. Маняша побежала у стремени, постепенно отставая.
– Мишука, а как же я?
– Привыкай! Ты теперь хозяйка.
Глава пятьдесят вторая
Через Москву-реку Ознобишина переправлял в длинном узком челне болтливый старикашка Федот, худой и жилистый, беззубый и смешливый. Гнедой плыл позади челна, удерживаемый Михаилом за уздечку. От Федота Ознобишин узнал, что к Москве прибывают ратные люди.