Невозможная птица
Шрифт:
Он решил, что, возможно, ему стоит попробовать сделать вид, что он счастлив. Носить эту огромную чёрную ночь внутри и вести себя, вести себя так же, как остальные мертвецы – делая вид, что они живы. Ходить по магазинам. Это выглядело довольно разумным планом.
Он поехал на Восточный рынок. Там было не так много народу, как обычно. Он часто ходил сюда с Джулией. Он помнил эти запахи. Он купил пакет тёплых пончиков и попробовал один из них, потом ещё толстый ломоть швейцарского сыра в полиэтиленовой обёртке – чертовски хороший сыр. Он поедал все это, бродя от лотка к лотку и глядя, как фермеры играют в шашки на задних дверях
обёрнутые в красную алюминиевую фольгу – великолепная демонстрация цвета, аромата и веселья. И запах этих свежих фруктов, этих овощей, и загорелые обветренные лица людей, живущих на природе. Но, разумеется, их земли были бесплодны, и этот урожай был тщательно подобранным комплектом изумительно правдоподобных подделок. Они были лабораторными крысами, нажимающими рычаги удовольствия до тех пор, пока не умрут от истощения. Телевизионными маньяками, смотрящими свой любимый фильм снова, и снова, и снова.
Прекрати, подумал он. Ты счастлив.
Это не повесть, и ты не должен выявлять скрытые культурные предрасположенности текста. Посмотри на этих людей, сказал он себе. Посмотри. И он посмотрел. И то, что он увидел, было удовлетворённостью. Умершие люди наконец делали ту работу, которую они хотели делать всю свою жизнь. Эти немногочисленные мёртвые фермеры и мёртвые продавцы, мёртвые лавочники и мёртвые мясники, мёртвые садовники и мёртвые ремесленники были здесь потому, что они хотели этого. Они любили свою работу. Выбрали они её по привычке или по призванию – они любили её. Кто он такой, чтобы подвергать сомнению их радость? Он был счастлив. Эта женщина не была убита собственным сыном. Этот мужчина не спрыгнул с крыши собственного дома. Эти дети не утонули в трейлере своего отца, когда тот спустил его под откос в реку Детройт, чтобы получить страховку.
Прекрати.
Ты счастлив. Прекрати.
Он заметил, что у всех были маленькие выпуклости в карманах джинсов или курток. Птицы, подумал он. У всех были птицы, кроме него.
Где была его птица?
Кто он такой?
Кем он был теперь, когда никто не нуждался в нем?
– Не верю своим глазам, – произнёс какой-то человек.
Дэниел посмотрел на него.
– Это ты! – сказал человек. – Вот так сюрприз, черт возьми!
Дэниел посмотрел на него.
– Ты помнишь меня? – сказал толстенький невзрачный коротышка. – Первые тринадцать рядов. Держись подальше от крыльев.
Дэниел посмотрел на него.
– В самолёте, чувак, в самолёте! Дэниел вспомнил.
– Это круто. Это потрясающе. Смотри, тут суть в чем, ты, похоже, должен был найти меня, потому что – знаешь что? – ты единственный, кто не менял места. Несчастных случаев не существует. Это все неспроста.
Человек взял его руку и пожал её.
– Чего-то ты какой-то прибалдевший, чувак, – он взглянул на пакет в руке Дэниела. – Перебрал пончиков?
Дэниел так и не смог воссоздать в памяти, каким образом парень уговорил его зайти к нему домой. Он выглядел безобидным. И сказал, что Дэниел может присесть. Присесть – это звучало заманчиво. Он устал. И это было совсем недалеко. Маленькая промозглая комнатка над магазином со всякой импортной чепухой, выходящая окнами на Восточный рынок. Чёрный неприбранный диван стоял под окном, из которого открывался вид на безобразнейшее изображение цыплёнка, какое Дэниел
Имя человека было Энди. Имя птицы было Эл.
– Скажи «хай», Эл.
– Не стрелять! – сказала птица. Будто горло прополоскала.
– Скажи «привет», Эл.
– Отвали!
– Скажи «хорошая птичка», Эл.
– Твою мать!
Энди пожал плечами.
– Он очень хороший попугай, но он ещё не очень хорошо приручён.
Энди заварил ему чаю, от которого у него немного прояснилось в голове. Он настоял на том, чтобы Дэниел сел на диван, в то время как сам он расхаживал по комнате и жестикулировал, жуя пончик. Когда он говорил, то двигал руками так, словно вытягивал мысли откуда-то из воздуха. Попугай голодным глазом косился на пончик.
– Это твоя птица? – спросил Дэниел.
– Теперь моя, – сказал Энди, изучая надкушенный пончик в своей руке. – Только что купил у какой-то лилипутки на рынке, – он заметил выражение на лице Дэниела. – Ох, ты подумал… нет! Расслабься, чувак, я не какой-нибудь Перешедший или что-нибудь в этом роде. Я забросил всю эту птичью дребедень много лет назад, – Энди покачал головой. – Жулики и ипохондрики. Вот кто они все. Никакой прямоты. Никакого завода.
Птица прокаркала:
– Молокосос!
– Заткнись, Эл, – сказал Энди с набитым ртом. Он проглотил остатки пончика и стряхнул крошки с рук. – Они все цыплята. Они не могут следовать за Богом до логического предела. Не могут перейти на ту сторону.
– Что это значит? – спросил Дэниел неохотно.
Энди кивнул. Он кивнул. Он подошёл к столу с плёнками, с почтением пробежал пальцем по корешкам дюжины кассет и выбрал одну из них с ликующим выражением на лице.
– Вот это – настоящая вещь. Это не эти херовы личины, что мы носим каждый день. Это – свидетельство. Кто мы такие. Что мы чувствуем. Куда мы идём. У меня здесь весь комплект.
Энди засунул чёрную кассету в щель, и Дэниел приготовился услышать музыку.
Но зазвучали слова.
Разговаривали двое. Мужчина и женщина. Они говорили на каком-то жаргоне.
И подозрительно знакомый шорох, сопровождающий их голоса. Что, Энди не верил в «Долби»?
«Допплеры совсем слетели с катушек».
«Четыреста восемьдесят шесть? Не может быть».
«Сними рапорты из Денвера».
Звук открывающейся и закрывающейся двери.
«Кофе остыл».
«Хочешь ещё?»
«Спасибо, Джилл, но если я выпью ещё, мне придётся открывать окно».
Смех.
«Плешивый тебя ещё беспокоил?»
«Не-а, он сразу стал смирным после того, как я пофлиртовала с его япошкой и налила ему ещё один скотч».
«Жопа с ручкой. Думает, что это он хозяин самолёта».
«Он говорил, что работает на правительство».
«Такой шутки я ещё не слышал».
Смех.
– Иди ты, сука! – пронзительно закричала птица.
Женщина на плёнке сказала:
«Представляешь, он обозвал меня сукой».