Невозможно остановиться
Шрифт:
БАНАЛЬНЫЙ ТЕОДОРОВ: Думала обо мне? Честно говори.
БАНАЛЬНАЯ ЛИЗА: Да. Все время.
ОРИГИНАЛЬНЫЙ ТЕОДОРОВ: Плохо твое дело. Влюбилась ты в меня.
УМНАЯ ЛИЗА: Не обольщайся сильно.
МУДРЫЙ ТЕОДОРОВ: Знаю, что говорю! Сгубила, считай, свою молодость.
НЕЖНАЯ ЛИЗА: Дурачок.
РЕВНИВЫЙ ТЕОДОРОВ. А вела себя в командировке хорошо? Почему похудела?
ГРУСТНАЯ ЛИЗА: На себя посмотри. Постарел как.
Не ты ли, Ваня, из своей дали дирижируешь ее смирением и всепрощением?..
4. ЕДЕМ НА МОРЕ И…
Ну и становимся героями пустынного
А Лизе, моей попутчице, похоже, не надо крыши над головой. Будь она нерпой, она легко и радостно ныряла бы в волнах; будь она чайкой, взлетала бы выше и круче других белокрылых, а будучи двадцатилетней жительницей асфальтовой столицы, по-своему предается вольной воле: то бежит по кромке прибоя, то украшает себя длинными мокрыми плетями морской капусты, то роется, как старатель, в береговых наносах…
Молодая, однако! — по-нивхски думаю я, шагая устало и невдохновенно следом за ней. Пусть, однако, позабавится! Сам я тоже ищу, но не раковины и не замысловатые деревяшки, а подходящее бревно. И нахожу, конечно. Прекрасное бревно. А рядом старая коряжина, под нее можно набить сучьев и запалить костер. Что и требовалось доказать.
— Э-эй! — сложив ладони рупором, кричу я и машу призывно рукой: беги, мол, сюда, гляди, чего я нашел!
Была бы Лиза нерпой, она бы испугалась и нырнула в глубину; была бы чайкой, облетела бы стороной, а доверчивая москвичка тотчас подбегает ко мне — разгоряченная, светловолосая. Десантница в пятнистой одежке.
— Что? Привал? — спрашивает, радостно дыша.
— Ага, привал. Займись-ка, Теодорова, столом, а я разведу костер.
— Ка-ак ты меня назвал? Теодорова?!
— А чем плохая фамилия? А ты зови меня Семеновым.
— Ну, знаешь! Я не согласна, нет!
— Давай, давай, Теодорова, не пререкайся. Ишь ты, однако, какая строптивая! Молода еще противоречить, — по-аксакальски бурчу я. И ухожу на поиски сучьев.
Глуп был бы Юрий Дмитриевич Семенов, не запасись он у вокзальных торгашей любимым своим напитком. Такса — шестьдесят рублей — поразила наивную Лизу и, может быть, лишила дара речи… во всяком случае, она не противилась покупке. Но я-то знаю, что и тут не обошлось без Вани, без его незримого присутствия… не кощунствую ли я, Иван? Да нет, поймешь и простишь… а пока я набираю охапку старых сучьев и с помощью газеты «Правда», повозившись, разжигаю небольшой костерок под коряжиной. Смотрю на Лизу. Она сидит на корточках. Светлые волосы спадают на лицо. Режет хлеб, драгоценную колбасу, чистит редиску.
А будь она нерпой или чайкой… А будь я клешнястым крабом или песчаной блохой… как бы мы могли встретиться? Кто бы тут находился вместо нас, в занятых нами объемах пространства? Странно иной раз, даже еще не выпивши, чувствовать себя самим собой, единственным и неизменным, лишенным возможности перевоплощения, не замечали?
А бутылку открыть — это уж мужское
— Да я бы с радостью! Но как, как?
— Ладно, я сам поговорю с Жанной. Разрешаешь?
— Поговори. Но она ведь не редактор.
— Побродим по Москве. Покажешь мне Кремль. Говорят, он красивый.
Лиза смеется и давится кусочком хлеба. Я хлопаю ее по спине, обнимаю за плечи.
— Познакомишь меня со своими сестрами, — продолжаю мечтать.
— Черта с два!
— А почему?
— А потому! Они молоденькие. Одной пятнадцать, другой семнадцать.
— Чудесный возраст. А матери твоей сколько?
— Маме… маме, как тебе, чуть больше.
— Ну, познакомишь меня с мамой.
— Слушай, перестань… не хами.
— А что я сказал? Отец у тебя пьющий?
— Папа у меня воинствующий трезвенник.
— С ним не надо знакомить, — отвергаю я главу семейства. Лиза вскидывает лицо к небу.
— Господи, Господи! — говорит она, будто молясь. — С кем я связалась, Господи! Прости меня.
— Вряд ли простит, — сомневаюсь я.
— Я тоже так думаю: вряд ли. Слушай! — вдруг оживляется она. — Как тебя?.. Теодоров! Слушай, а почему я ничего не знаю о тебе? Ты что, сразу таким родился, сорокалетним? У тебя детство было? Юность? Ты из пробирки или у тебя есть родители? Кто ты вообще-то, кроме автора книжек? Ну-ка говори! — заглядывает она мне в лицо.
— А никто, Лиза. Абстракция я.
— Скрытный ты! Я заметила… открытый, но скрытный. А маленький ты, наверно, был смешной, — как-то по-матерински любовно произносит она.
— Нет, я всегда был трагичен, Лиза. С пеленок.
— Ты два раза был женат, да?
— В детстве? Да, два раза.
Но она не улыбается, не спускает с меня глаз.
— А детей у тебя сколько?
— Давай выпьем — скажу.
— Хорошо. Только немножко.
Ветер раздувает огонь костра, но гасит огонек спички. Мне удается все-таки закурить со второй попытки, а Лиза прикуривает от моей сигареты. Я целую ее в левый глаз, потом в правый, как бы притупляя остроту зрения. Нежные солнечные пятна проступают на щеках Лизы. Она прижимается ко мне тесней, я крепче обнимаю ее за плечи.
— Ну, сколько же? — не теряет она темы.
— У меня одна дочь. Зовут Олей. Она здесь, — отвечаю я.
— Правильно! Не соврал, — хвалит меня Лиза. — Я у Жанны спрашивала.
— Но вполне возможно, что где-то в стране…
Она закрывает мне ладонью рот. В глазах вспыхивает гневный огонек.
— А вот об этом помолчи! Заткнись, пожалуйста! Я на тебя никакого права не имею, поэтому простила ту мерзость… брр!.. и твою красотку Суни, раз никакого права не имею. Но при мне ни об одной девке ни слова, понял? Можешь только о Марусе, да и то необязательно.