Невозвращенцы
Шрифт:
Удар был на столько сильным и быстрым, что Вторуша даже не шелохнулся. Всю энергию удара приняла на себя грудная клетка. Но для нее это оказалось запредельной нагрузкой, ребра, ломаясь, провалились внутрь, пробивая легкие и разрывая кровеносные артерии. Поток крови из развороченных внутренностей друга окатил Аскеля, и Вторуша в судорогах рухнул на песок.
— Прости, прости меня! — падая на колени кричал Аскель.
— Прости, прости и ты меня, Алекса, — шептал умирая Вторуша. — Прости. Не поверил в тебя. Ошибся. Ты не виноват — во всем воля Богов. Коли наказали они меня так, то значит я виновен.
— Но…
— Не надо. — шевельнул рукой Вторуша, перекладывая ее с песка поверх руки Аскеля. — Не горюй… Все мы умрем, а я погиб в бою. Там. На шее… Возьми ярило и передай князю… Скажи ему… — паузы становились все дольше а шепот все тише. — Ты
Александр встал. Аккуратно снял с шеи тот самый круглый амулет, который действительно своей чеканкой напоминал изображение солнца с лучиками разной длины, как его рисуют дети, снял с пояса кошель и вышел из очерченного дубовым углем круга в расступившуюся перед ним толпу. Развязав веревку на горле кошелька он высыпал на ладонь его содержимое. Серебряную пластинку с тонкой чеканкой, видимо это и была пайза, он взял себе, а золотые и серебряные монеты он засыпал обратно в кошель. В отверстие пайзы он продел шнурок от амулета, завязал и повесил оба предмета на шею. Потом отвязал с пояса свой кошель, и оба не глядя бросил первому попавшемуся россу.
— Сделайте все как надо. И чтобы десять дней пили и поили всех подряд, славили его! Он был хорошим человеком и моим другом. Мы отплываем через час.
Росс быстро подхватил кошельки, а оставшийся за старшего молча сделал знак рукой. Вскоре всем нурманам вернули все ранее взятое.
— Моих тоже проводите, как полагается. Я теперь очень спешу.
Дождавшись еще одного молчаливого утвердительного кивка Аскель последовал на свой корабль. Оставив позади берег, на котором россы собирали дрова для двух погребальных костров драккар выплыл в море. Аскель, пока берег не скрылся из глаз не разу не обернулся, так и простояв на носу драккара, прислонившись лбом к вырубленному из дерева изображению какого-то чудища.
— Ярл, — тихо сказал кто-то за спиной.
— Что? — холодно и равнодушно ответил Аскель.
— Прости ярл.
Аскель обернулся. Вальгерд стоял чуть впереди всей дружины. Каждый хирдман, приклонив колени, с виноватым видом смотрел на своего ярла.
— Прости ярл, — повторил Вальгерд. — Локи нас смутил. Не устояли.
Ярл опять повернулся к своей дружине спиной.
— Коли не люб я тебе, коли не нужна тебе моя жизнь боле — скажи! И я тот час же в воду кинусь.
— Нет, — не оборачиваясь и все так же холодно ответил ярл. — Мне твоя смерть потребуется позже. А пока — живи, но помни… — и Аскель опять замолкал, глядя в пустынную морскую даль, туда, где было спасение его рода, который только что чуть не предал его.
«Кто же мне так ворожит? Или Боги меня испытывают?»
Великий князь Новогородский Любослав проснулся этим утром очень рано. Обычно он просыпался гораздо позже — уже тогда, когда солнце оторвалось от края леса, но в это утро князь смог услышать, как просыпаются и готовит терем к новому дню челядь, выгоняющая скотину с утра пораньше в покрытые тонким инеем поля, чтобы дать ей насладиться последней в этом году зеленой травой. Вчера князь только-только закончил объезжать свои владения, собирая с младших князей положенное. Заняло это две дюжины дней — на три дня меньше, чем в позапрошлом году. Все северное побережье его великого княжества еще с прошлого года не оправилось от опустошительного совместного набега нурман и ромеев, поэтому пришлось съэкономить пять дней. Зато новый городишко далеко на севере и деревни вокруг него, в который заселились пришлые, задержал его на два дня — жили они странно, работали мало, подати платили тоже мало, вот и нужен был за ними помимо нескольких тиунов из местных и князя из пришлых, еще и его личный пригляд. Так и выходило, что по сравнению с позапрошлым годом поездка на три дня короче.
Да только радости в этом не было никакой. Целое побережье размером в ромейскую провинцию пустовало. Не спускало по рекам древесину, не привносило в казну князя мягкую, играющую на солнце рухлядь, а к столу изумительную копченую и соленую рыбу, не приходили оттуда дюжие молодые парни, готовые разменять свою свободу и кровь на серебряные гривны и службу ратную в его дружине. Там не было никого. И хоть богатые места, но кому они нужны без людей?
Конечно, Любослав делал все возможное, чтобы исправить это положение: отсылал туда отпущенников, приманивал вольных различными дарами и снижениями подати на много лет, освобождал купцов
«Хоть полон скупай и им заселяй.» — грустно думал князь. — «Да только это было бы простой тратой средств. Где набрать таких полонян, что хорошо бы знали море и лес? Викинги убегут к своим, ромеев скует насмерть невиданный для них холод, который мы не назвали бы и легким морозцем, а степняки не умеют жить в лесу, и уж тем более в море. Конечно, можно зимой повеселиться, сходить в поход на какое-нибудь баронство вольное, посевернее, и набрать полона, но и это нехорошо. Конечно, эти не вымерзнут и смогут хоть как-то прокормить себя и выплатить подати, но и тут все плохо. Те забитые, грязные и темные смерды не смогут ничего кроме этого. Защитить себя — нет, они ножа длиннее ладони с роду не видели, только ели им их шею перерезали, богу помолиться — тоже нет, своему Единому поклоны бьют, а уж темные на столько, что даже бани не признают и считают нас дикими еретиками за то, что мы смываем с себя благодать. Дикари.» — мысленно презрительно сплюнул князь. — «И прознают о том, что я сделал так нурманы и как волки налетят на беззащитных селян. Россы бы их быстро в топоры и стрелы подняли, коли немного, и скотину увели бы подальше, а эти только на колени падать могут при виде человека оружного. Рабы… Хотя, похоже, выбора все равно нет никакого. Придется так поступать. Конечно, дети этих рабов, родившись у нас станут как любой росс свободными до того момента, пока сами не решат продать себя, и богам они будут молиться правильным, и все наладиться… Да вот только целое поколение охранять… Но по-другому все равно никак. Так — одно поколение, а так — много-много.»
В общем — думы князя были тяжелые, настроение — плохим, и вина он выпил вчера с усталости больше обычного, так что все было к долгому утреннему отдыху. Но сон, который ему приснился…
«Ты много молил меня, Любослав, и я никогда не обманывал твоих молитв,» — молодой воин в прекрасной броне и яркими глазами, сам Перун, во сне обращался к князю. — «За это, воин мой, я шлю тебе слово свое. Вскоре встретишься ты с тем, что имя покроет твое славой и дарует тебе и твоим детям огромное богатство. Но смотри — не прогляди его, ибо скрыт он будет как навоз под грязной и вонючей дерюгой, но слова и дела его — чисты и звонки как булат! Но коли проглядишь, то вновь вскоре меня встретишь…»
На этом совершенно трезвый князь, не смотря на все выпитое вчера, проснулся и уставился в деревянный потолок своей спальни.
«Кто же это будет?» — пытался угадать князь и встал со своей покрытой медвежьими шкурами постели. — «Нету смысла гадать. Но коли Сам Перун, Сын Даждьбога казался мне во сне, то дело действительно важное, не только для меня, но и для всего княжества… А может и не только для него…А по сему…»
— Касим! — крикнул одного из своих дружинников, которые в этот день охранял его сон. Касима, еще совсем молодого, он спас от казни, разрубив веревку, которыми он был привязан к собирающимся разорвать его лошадям. Случилось это во время одного из нечастых посещений Орды Любославом. Такая казнь лихому наезднику и первому парню в маленьком ауле полагалась за то, что он посмел бегать к своей любимой, которую забрали в гарем местного бека. Любослав выкупил парня, за что тот служил ему с совершено звериной верностью. Хотя случилось все это уже лет десять назад и дикий степной парнишка уже пообтерся и набрался нормальных манер, но все равно он при виде своего князя падал на карачики и касался лбом пола, не смея поднять глаза и заговорить первым, без разрешения — князя это, в зависимости от настроения, либо раздражало, либо смешило. Недавно Касим привел к князю своего старшего сына, который также поклялся вечно служить тому, чьему появлению он обязан на свет, что очень растрогало Любослава.
— Касим! Сколько можно тебе говорить! Ты воин моей старшей дружины! Джигит! Батыр! Равный всем! Не стоит так делать! Подымись! — проговорил князь свое обычное приветствие. Несмотря на то, что всем остальным пожеланиям князя он следовал беспрекословно, это он никак не хотел исполнять.
Когда Касим встал с колен и обратил свой выжидательный взгляд на князя, тот продолжил.
— Касим, у меня к тебе будет важное поручение.
— Да хозяин, — поклонился тот. Князь только от такого обращения только поморщился.