Невская битва

Сегень Александр Юрьевич

Жизнь взволнованно шевельнулась в погубленном теле тверского воеводы, и тотчас, подобно спавшей со­баке, которую вспугнули чьи-то недобрые шаги, беше­ная боль взвилась во всем теле, зарычала, забилась, за­гремела железной цепью, залаяла, заорала во весь го­лос. Он хотел застонать или даже вскрикнуть, но силы вмиг покинули его, и он стремительно понесся вон из этой избы, куда-то вбок, потом великим скачком вверх и вниз, мелькнула картина недавней битвы, в которой он сражался не хуже всех своих прежних битв, и пото­му совершенной неожиданностью стало для него то, как он пропустил этот удар, который и тогда еще, как казалось, не представлял слишком большой опаснос­ти, и лишь падая

с коня, Кербет понял, что насквозь пробит копьем и что это, наверное, — смерть…

Но теперь это мелькнуло как что-то уже совсем мало­значащее, легкое и пустое. Смерть, казавшаяся при жизни пугающей, тяжелой, страшной, лопнула и вмиг отсохла, отлетела, как отлетают все страдания и страхи роженицы сразу после того, как она разродится. Лишь где-то далеко за спиной все еще слышался жалобный и пронзительный голосок сына: «Тятя!», и что-то свя­занное с этим голоском родной кровью еще неуютно ше­велилось внутри, но впереди уже вставало нечто огром­ное и многообразное, всепоглощающее и всесильное, к которому непреодолимо приманивалась душа и летела все быстрей и быстрей. Там, впереди, золотым заревом разрасталось великое знание, по сравнению с которым все предыдущее уже казалось жалобным и смешным.

Потом он вынырнул из него ненадолго, весь наск­возь пропитанный потусторонним золотом, малая частица того непомерного мира, из которого его ненадолго отпустили, он даже почувствовал зимний холод и запах приближающейся весны, и он увидел снега и холмы, и все еще черные леса, и зайца, бегущего стремглав че­рез поле, и дымы над далеким селением, в котором он умер и из которого отроки повезли его бездыханное те­ло в Тверь; и он видел все это не глазами, а всем своим новым существом, сплошь состоящим из зрения и ося­зания, вкуса и обоняния, мысли и знания.

Но главное, что он успел увидеть, прежде чем поле­теть в Тверь, где ему хотелось еще раз посмотреть на жену и детей своих, — это суровое и грозное русское войско, ступившее на лед Чудского озера, и он развесе­лился, любуясь своими соратниками, в отличие от не­го, все еще живыми и земными. Он радовался, ибо те­перь-то прекрасно знал, чем кончится грядущая битва.

И смешно ему было видеть там, далеко-далеко, на­двигающуюся тучу немецкого войска, еще не ведаю­щего о том, что ему суждено погибнуть на льду этого озера, а иным и провалиться под лед в студеную и чер­ную воду смерти.

Он засмеялся, ликуя о предстоящей славе русско­го оружия. Смех его зазвенел в небе над ледовым озе­ром, как бывает звенят в поднебесье рассекающие воздух крылья стрижей или ласточек, и княжий лов­чий полочанин Яков Свистун задрал голову, с недо­умением вглядываясь в небеса, вперивая взор свой прямо в Кербета, но не видя его и потому еще более не­доумевая.

Глава седьмая

СЛАВНЫЙ РЫЦАРЬ КЮЦ-ФОРТУНА

Великолепный шлем был у мейстера Вельвена — тяжелый, округлый, с орлиной головой во лбу и с вы­сокими, изящно выгнутыми крыльями, так что полу­чалось, будто у него вместо головы сидит грозный стальной орел, уже высмотревший себе добычу и вот-вот готовый вспорхнуть.

Хороши, ничего не скажешь, были шлемы и у мно­гих других рыцарей. У Фридриха фон Моргенвега на голове сидел огромный коршун, тоже развернувший крылья, чтобы лететь на добычу. Правда, тяжеловато, должно быть, в таком шлеме, шею надо иметь даже не дубовую — чугунную. Рогир фон Стенде нес на голове целую бычью голову из меди с округлыми, вывернуты­ми назад рогами. У Габриэля фон Тротта в разные сто­роны растопыренно торчали рога. И у многих шлемы были рогатые или крылатые. У некоторых, как, на­пример, у Дитриха фон

Альзунга, из темени шлема торчала когтистая орлиная лапа. А братья фон Прего-ла имели на шлемах лапу львиную, Андреас — пра­вую, а Михаэль — левую. Иные несли на шлеме пыш­ное птичье оперение. У Клауса фон Бикста на макушке красовался конный всадник. У братьев фон дер Хейде, недавних фогтов, изгнанных из Плескау, — ощерив­шиеся псы. У Бруно фон Вельбарка — рука с указую-щим перстом. Винтерхаузен на свой шлем настоящий человеческий череп нахлобучил. Но, без всякого со­мнения, самый изысканный шлем был у Йоргена фон Кюц-Фортуны — круглый, в виде черной тучи, на вер­шине которой, касаясь шлема одной только ножкой, летела сама богиня счастья с длинным мечом в руках. Умелец Антонио из Венедига изготовил сей непревзой­денный шлем в Мариенбурге по личному заказу Йорге­на. Он же выковал ему и пышные доспехи — пластин­чатый панцирь на толстом кожаном основании, узор­чатые наплечники, наколенники и щитки.

Род Кюц-Фортуна был древним, далекий предок Йоргена сражался с венграми под началом Генриха Птицелова и особенно отличился в битве при Риаде, где и получил от самого императора свое замечатель­ное прозвище, означавшее «поцелуй Фортуны». Кло-тар фон Кюц-Фортуна служил при Генрихе IV, а его племянник Андреас шел в Палестину вместе с войсками Фридриха Барбароссы и лично видел, как тот уто­нул в речке Селефе. Потом род изрядно захирел, но Те-одорих фон Кюц-Фортуна возродил его из пепла, до­блестно служа у гроссмейстера Генриха фон Зальца.

И вот теперь его сын, Йорген, шел в поход на руси­чей, неся в левой руке красный щит с изображением богини счастья, но уже не с мечом, а с рогом изобилия, из которого лезли и почти уже сыпались плоды. Кра­сивей ни у кого не было щита! Да и белоснежный плащ, украшенный черными крестами, был на Йорге-не из наилучшего диксмейденского сукна. И конь, купленный им в прошлом году на Вербное воскресенье и потому носящий прозвище Пальмен, вызывал вос­хищение всего рыцарства — бурый бранденбургский тяжеловес, наученный во время битвы кусать врагов и их лошадей. Умница необыкновенный. Когда после недавнего боя у селения Мост бросились было дого­нять удирающих русских, некоторые напоролись на разбросанные коварными русичами кованые шипы, а Пальмен при виде первой упавшей лошади встал как вкопанный и ни шагу вперед, а не то бы, глядишь, и он напоролся. А ведь за него было уплачено, шутка ли, двести марок серебром.

В этой битве Йорген фон Кюц-Фортуна отличился не менее, чем его далекий предок в сражении при Риа-де. Ведь это именно он пронзил своим длинным фран­цузским копьем одного из главных русских полковод­цев, которого русичи с огромным трудом сумели выне­сти с поля боя, но вряд ли они сумеют его спасти, ибо удар был точный и смертельный — в правую половину груди. Жаль, не удалось захватить поверженного вра­га — так хотелось срезать с него подбородок вместе с длинной и красивой бородой соломенного цвета, она могла бы стать украшением в имении Йоргена на мор­ском побережье под Виндау.

Теперь надо было ждать, покуда будет одержана победа в грядущем сражении, и только потом разыс­кивать труп сраженного им воеводы. Он вместе с Вель-

веном много ездил по Гардарике, хорошо изучил этот народ, не знающий ни в чем чувства меры. Если русич доблестный и честный, то эти доблесть и честь распи­рают все его существо и вываливаются наружу, как плоды из рога изобилия. Такому предложи все богат­ство Тевтонского ордена за клочок земли под Новгоро­дом, он не уступит. А если русич подлец, то он и под­лец наиподлейший, за один зольтинг117 продаст всех своих соседей и всю свою родню в придачу.