Невыносимый брат
Шрифт:
— Молодец. Меня уволили. Я завтра уезжаю к родителям в Краснодарский край. Тебя с собой не приглашаю. Там работу поищу. Если уживусь с родителями, то не вернусь.
— Круто, — уныло ответил я. — Передавай привет бабушке с дедушкой.
— Передам. С тебя следить за квартирой. Сможешь сегодня или завтра приехать?
— Да, не проблема. Ма, ты не видела, Мирон у бабки?
— Да, сегодня здоровался. Грустный какой-то, он поступил?
— Вроде да.
— Давай, сынок, приезжай.
Вот! Хоть кто-то меня уважает, даже за квартирой
Я почти человек.
Выхожу в интернет и пишу адской ведьме с чёрными губами Рине по кличке Коса:
— Будь человеком, передай Ангелине, что я люблю её.
— Дракон?
— Да, я.
— Передам.
— Спасибо.
Всё! Остался Мирон. Рано конечно я радовался, но мне хотелось верить, я ж оптимист.
Я собрал вещи, кинул отцу, что поехал в посёлок, потому что мать уезжает к родителям. От воспоминаний тёщи и тестя, папу перекосоёбило, и он ничего не ответил. Я закинул рюкзак в машину и поехал в родной посёлок. В городе купил маме подарок, красивую шляпу, на юг же собралась. В винном бутике три бутылки текилы, к другу ведь извиняться еду. В продуктовом жрачки побольше. И в приподнятом настроение отправился мириться с другом.
Готов.
Готов получить в морду.
Пока возился, уже ближе к вечеру время перевалило. В посёлок въезжаю, как домой возвращаюсь. Всё буйной листвой укрыто, везде кусты, цветы деревья. Тепло, девки в неглиже по улицам гуляют, машут мне руками. Я только капюшон толстовки пониже натягиваю, чтобы никого не видеть и никто меня не рассмотрел. Рожа вся побитая.
Машину припарковываю у своего подъезда, с пакетами вылетаю во двор дома. Шуганувшись девочки-подростка в коротком сарафане, бегу к Мирону.
Пьянка века. Она мне необходима. Звоню в дверь, надеюсь только на то, что бабуля откроет.
Осуществляется мечты. Бабуля — божий одуван улыбается мне. Чтобы не выгнали, захожу в прихожую, вытесняя старушку.
У Корсарова брови к переносице съезжаются. Он в джинсах и старой залатанной рубахе, жуёт что-то и стоит с открытым учебником в прихожей.
— А на куй, — фыркает он, прожигая меня взглядом.
Я аккуратно ставлю пакет, чтобы бутылки не звенели. Снимаю обувь и встаю перед Мироном на колени. Складываю ладони вместе.
— Прости засранца. Друг! Прости!
— Ага, сейчас! — захлопывает учебник Мирон и ногой толкает меня в плечо. — Ба у нас кто-то сдох, или это Мошников обувь снял?
— Мирошенька, внучек, ну нельзя так с другом.
— Нельзя, — ною я и со своими сложенными ладонями подползаю к доброй бабке. — Попросите его, пусть выслушает.
— Баб, я сам, — Мирон кулаки в бока, смотрит на меня.
— Избей! Только выслушай.
— Хорошо. Я буду тебя сейчас бить, а ты суть выкладывай.
— Мирон!
— Ба,
— Только попробуй, — грозит внуку пальцем божий одуванчик и уходит в залу, закрывает за собой дверь.
Мы остаёмся одни, я сразу встаю на ноги и отхожу к входной двери на безопасное расстояние от Мирона.
— Что припёрся? — угрожающе накреняется вперёд Мирон и убирает руки за спину. Я знаю этот жест, так себя вёл наш тренер и классный руководитель. Если верить Хрену с Горы, то жест не агрессивный. Мирон хочет меня выслушать.
— Я — невротик, — выдаю я. — Злиться на меня бесполезно и помочь мне тоже почти невозможно. Тут только от меня всё зависит. Я понял, как живу и что творю. И так больше жить не могу. Если я вылезу… Если ты простишь меня, то благодарность не будет знать границ. Поверь… я бы выставил счёт тебе в любом случае, даже зная, что мы вместе столько лет. Но я всё осознал. Понимаешь, — я опустил глаза и стал задыхаться. — Ты должен знать, те парни…
— Ты заебал, Мошка. Я тебе что должен в ножки поклониться, что ты не с парнями в мою квартиру ввалился? Ты, скука, мне что тут гонишь? Что ты бы приехал мстить и мою бабку пугать? Так я бы зарезал тебя. Не самый лучший вариант моей личной жизни, но я со справкой от психиатра, так что тебе ничего не светит.
— Сука, — ною я, — Не то я тебе хотел сказать. Я же сказал, что лечусь. Мне одобрение и забота нужна…
Я затыкаюсь, глядя на жуткий взгляд из-под бровей. К стати у меня такой же взгляд, не очень приятный.
Отчужденность. Я не нужен, на меня обиделись и злятся.
Но он не ведёт себя агрессивно, не орёт, брызгая слюной. Не высказывает ничего, не пытается перевоспитать, переделать…. Как я вообще мог так с ним поступить? Это же Человечище!
— Ты подонок обыкновенный, — хмыкает Корсаров.
— Согласен. Я не велик и не ужасен, простой и обычный, но хотелось блеснуть. Очень хотелось, — я совсем ослаб, мне становится дурно, и я стягиваю с головы капюшон. И вообще решаю тостовку снять. — Кроме тебя и Гелика… Ну, никого.
— И нас нет, — плотоядно улыбается Мирон, словно Геля у него в комнате спрятана, и он на неё претендует. Но это не так, он просто дразнится. Отлично кстати, я немного злюсь, вспоминая, как они сосались под окнами дома, где я зажигал. Но им меня не переплюнуть всё равно. Тем более я точно знаю, что они мне мстили таким образом. Потом выясню, кто был инициатором такого выкрутаса.
— Что у трезвого в уме, то у пьяного на языке, — почесываю нос. — Давай, нажрёмся, я тебе всё скажу.
— Не отошёл от прошлых твоих откровений, крыса меркантильная. То есть у меня ничего за душой, так со мной и дел никаких. Лихо ты скурвился. А не тебя ли я защищал в школе? Не с тобой делился сладостями, что бабуля с работы таскала? А когда ты, маленькая мразь, потерял свои рукавицы, ты мой, сука, лимонад одной моей, блядь, рукавицей держал! Для тебя не было жалко, ты ведь был другом!