Невыносимый брат
Шрифт:
Вот что пристала? Просто не дал в обиду во дворе нашего дома, когда к ней шпана приставала. Напридумывала себе, а я теперь, как от огня, от неё шарахаюсь.
Рон в старых семейных трусах открывает дверь. Крепкий он парень. Я, пожалуй, тоже начну тренироваться, нужно отсутствие девушки чем-то компенсировать.
Что, сучка крашена, извиняться пришла? — усмехается Корсаров и запускает меня в свою квартиру.
— Вообще-то это мой натуральный цвет, — отвечаю я, как отвечает моя мамка
— Не шуми, бабуля спит.
Мы проходим на кухню тихой квартиры и закрываем за собой дверь. Он ставит чайник и облизывается на торт.
Рон из последних сил купил моющиеся обои и банку с краской, чтобы обновить кухню. Не жрал пару месяцев, чтобы накопить. И ему только восемнадцать! Я в жизни не работал. Мать с отцом кормили. Правильно, но я многое упустил, что поймал Рон.
— Самый странный день рождения, — говорю я, усаживаясь на табуретку. — Планировал шоколадном наестся до отрыжки, а не смог.
— Я подумал о твоих страданиях и нашёл классный демотиватор.
— И к чему он демотивирует? — усмехнулся, глядя, как Рон, держа чайник в метре от стола, наливает кипяток в чашки.
— "Прекрасная незнакомка прекрасна пока незнакомка". Познакомься с Геликом поближе, разочарование не заставит себя ждать. Расскажет тебе о своей полсотни парней до восемнадцати, ебанёт тебя мокрой тряпкой по харе, как мать.
— Мать только сейчас набила мокрой тряпкой, — меня передёрнуло. — Не знаю, что ей нужно.
— … потом ты найдёшь на теле прекрасного Гелика гнойные прыщи и пройдёт любовь.
— Рон, прекрати херню нести, — у меня аппетит пропал.
Я со своими то прыщами с трудом справлялся. Хорошо закончилась эта дрянь.
Мы садимся чай пить. Рон накидывается на торт, покачивает головой и скулит от счастья, как пёс.
— Если бы моя мама жива была, — бубнит он, балдея от вкуса. — Сколько бы не скандалила, я бы ей спокойно всегда отвечал, и говорил только то, что она хочет слышать. Не хочет твоя слышать о дядьке Ване ничего хорошего. Либо не говори ничего об отце, либо плохо. Хочет знать, что ты её сын больше, чем его. Мои не разводились, отец погиб на стройке, когда я совсем мелкий был, мать от сердца уже здесь, в посёлке. Но я у мамы почему-то всё равно был иногда виноват, что она одна осталась. Всё бы сейчас отдал, чтобы она жива была. Хотя нет, — он прищуривается, куда-то на потолок смотрит. — Любу бы не отдал.
Я знаю, что любой разговор к Любе сводиться. Часова мне уже оскомину набила. Скорей бы он сам разочаровался в своей давке и успокоился.
— Уже не смогу. Я огрызаюсь автоматически на её наезды, — вздохаю и попробую торт. Обалденный! — Завтра съеду. Отец сказал, что комната у них в доме есть для меня. Буду поступать, у отца жить. У меня брат сводный будет или сестра. Отец с ребёнком эту Тамару взял.
— Чтобы мачехе угодить, ребёнку подарок купи, — посоветовал Рон, и я взял это на
Действительно, если мне в доме чуждом жить, нужно к хозяйке сразу подлизаться.
— Ты тоже поступаешь?
— Да, — кивнул Рон. — Можно сказать уже поступил. Вчера с утра документы отдал. Это хорошо, общагу дадут, буду за Любой присматривать. У меня и бинокль есть.
Ничего не сказал. Он больной.
— Что значит, уже поступил?
— Так сирота, бабуля инвалид, мне только собеседование. На автотранспортный поступать буду, там препод классный, я ему тачку ремонтировал. Не думаю, что он бы не справился, просто некогда.
Мне по-любому поступить надо. Не могу же я Корсарову уступить.
— Я на исторический пойду, как мой отец.
Хорошо, что я матери торт оставил, мы всё с Мироном приговорили и ещё поднос вылизали.
— Люба печёт пирожные, — кто о чём, Корсаров о Любе. — У неё даже страничка что-то с выпечкой связана. Когда женюсь на ней, будем торты лопать.
— Рон, а ты вообще мысль допускаешь, что не женишься, что она тебя не примет? — очень осторожно спрашиваю я. И мне кажется, что у этого животного даже загривок дыбом становится, глаза выцветают.
Да, Люба Часова, ждёт тебя большой сюрприз в виде одержимого маньяка.
— Не допускаю, — он откидывается к стене и гладит сытый живот. Хотя какой у Корсарова живот, дохлый совсем. Дохлый, но жилистый. Нужно мне тоже коррекцией тела заняться, чтобы Гелика впечатлить. А вдруг? Поступлю и подкачу яйки к девушке своей мечты. Разочаруюсь и дальше пойду судьбу искать. Или работу.
— Лечись, дура! — кричу я, нагибаясь к ступенькам лестницы общественного коридора, когда мать швыряет в меня своей туфлей. — Таблетки пей, климаксичка!!!
— Убирайся! Чтобы я тебя никогда больше не видела, скотина! И ты не Ивана сын! Я тебя нагуляла по-пьяни.
— Заткнись!!! Сука, что б ты сдохла!
Я не верю ни одному её слову. Я на отца похож, как под копирку. Пусть не врёт, ведьма. Батя вообще во мне души не чает.
— Родной матери!
— Скорее не ты моя мать!
— Теперь уже точно!
Спускаюсь ниже, закидывая сумку на плечо. У меня ещё и рюкзак с ноутбуком. Старуха, соседка снизу смотрит на меня с такой ненавистью, что я чуть и её за компанию не посылаю.
— Вырастила Верочка себе на голову подонка, — шипит она сквозь вставные зубы.
— Отвали, рухлядь, — огрызаюсь и вываливаю из подъезда.
Девочка стоит и улыбается. В платьице коротком, ножки тонкие, как макароны. Накрасилась ужасно ещё и духами облилась, какими-то дешёвыми, что глаза жжёт и в носу першит. В руках держит блюдечко, на нём какой-то пирожок.
— Привет, Кирюша. Ты меня вчера угостил, вот и я решила, — голосок тонкий, как ножки.
— Зелье кинула? — спрашиваю у девочки.