Нейро-панк
Шрифт:
Соломон взвел курок. Палец сделал это сам, без команды мозга, просто соскучившись по знакомому тактильному ощущению. Прикосновение прохладного твердого металла похоже на поцелуй замерзших губ. Сам не зная, отчего, Соломон ощутил приятную усталость, и еще что-то, похожее на умиротворение. Наверно, так чувствует себя зритель, отсидевший долгий спектакль, замечая наконец краем глаза шевеление занавеса. Седьмой день. Долгий же был спектакль…
– Моя жизнь длилась семь дней, - пробормотал Соломон, глядя в окно, из которого потянуло холодным и липким предрассветным воздухом, - Как и полагается, я
Соломон вздохнул. В груди что-то тревожно кололо, как будто какой-то орган сорвался с крепления и теперь досаждал неправильным положением. Но Соломон отчего-то знал, что достаточно не обращать на это ощущение внимания, и оно быстро улетучится. Все в порядке. Теперь уже – в порядке. Он разобрался и все понял. И даже обидно, что это «все» оказалось таким простым.
Интересно, нейро-модели попадают на небеса? Будет забавно, если он встретит Соломона Пять где-нибудь потом. Это будет славная встреча. Они пожмут руки и подмигнут друг другу, как старые приятели. В конце концов, у них всегда найдется, о чем поговорить…
Соломон следил за тем, как над Фуджитсу поднимается солнце. Рассвет не выглядел торжественным, солнечный свет, ложившийся на кирпичные стены и ровные ряды фабричных труб, казался грязноватым, точно солнце за ночь где-то основательно выпачкалось. Чахлые деревья на пустыре казались колючими и тонкими, а асфальт – ноздреватой рыбьей чешуей.
«Хотел бы я полюбить рассвет, - подумал Соломон устало, чувствуя, как зарождающееся солнце задвигает все скопившиеся в голове тяжелые мысли по темным углам мозга, отчего голова становится тяжелой и непослушной, как несбалансированный грузовик с набитым кузовом, - Не помню, любил ли я его прежде… Впрочем, какая разница?.. Никакой разницы. Никогда никакой разни…»
Боль вспыхнула в запястье так неожиданно, что он, кажется, вскрикнул. Что-то грохнуло рядом, упало, зазвенело разбитой посудой. Соломону показалось, что он в одно мгновенье перенесся в другой мир. Рассвет в нем не занялся, а лишь едва-едва брезжил. Вместо рассветной сырости пахло тяжелым и неприятно-сладким дымом какой-то фабрики. Были и иные отличия.
Энглин Кейне Нул, спавшее в том, прежнем мире, в этом не спало. Оно стояло напротив Соломона и напряженно глядело на него. Лицо удивительным образом разгладилось, а может, дело было в неверном рассветном освещении. Взгляд сделался уверенным и даже властным. И совершенно, черт возьми, незнакомым. В нем не было ничего от чая с брусникой. И от того Энглин, что забылось сном на стуле. И того колючего огонька ехидной злюки Энглин тоже не было.
Соломон вдруг понял, что в этом мире, куда его выдернула непонятная сила, Энглин был молодым мужчиной лет двадцати с лишним. Лицо, чьи углы вдруг заострились, взгляд, манера держать голову…
– С ума сошел? – холодно спросило его Энглин, разглядывая исподлобья.
– Что… В чем…
– Идиот.
– Да, в ней сейчас… слишком много содержимого, - пробормотал Соломон, чувствуя, как ноги превращаются в быстро тающие свечные огарки, - Мне тоже так всегда казалось. Я… Что произошло?
Энглин наклонилось и достало из-под стола револьвер. Привычно взвесило в руке. Почему-то Соломону показалось, что с этим предметом оно управляться умеет. Хотя еще получасом ранее Энглин крутило оружие в руках так, словно впервые взяло его.
– Ты сидел с этой штукой у виска. И успел взвести курок. Не швырни я в тебя чашкой, сейчас уже лежал бы в углу.
– Я не делал этого, - попытался возразить он.
Ведь не делал. Просто смотрел в окно, чувствуя, как во всем теле собираются затхлые лужицы усталости, как в ржавом трюме давно плывущего корабля, думал о чем-то приятном, был почти счастлив… Рассвет…
– Транс, - пояснило Энглин, коротким отработанным движением пряча револьвер за пояс, - Так обычно и бывает. Твой поезд разогревает двигатели. Понял, нет? Или еще намекнуть?
– Бомба? Ты имеешь в виду, меня только что чуть не ухлопала нейро-бомба? Так она и работает?
– Да. И, судя по всему, она почти сработала.
– Но я еще жив. Значит, не сработала.
Энглин фыркнуло. Не по-детски, как прежде, а с ледяной презрительностью взрослого и уставшего человека. Давно уже не ребенка. Может, даже старика…
– Нейро-бомбы не разряжаются, идиот. Она не убила тебя только потому, что мне не хочется отмывать стену от твоих мозгов. И труп детектива Транс-Пола мне здесь тоже не нужно. Тут и без того достаточно хлама. Но ничего, думаю, в следующий раз нейро-бомба сработает наверняка. И, к счастью, в тот момент меня рядом уже не будет.
Соломон обмер. В новом мире, еще не затронутом рассветом, внезапно стало холодно. И, кажется, дело было не в солнце.
– Энглин…
– Еще не понял? Уходи. Чего смотришь? Я говорю на непонятном тебе языке?
– Энглин! – он ничего не понимал. Кроме того, что случилось что-то плохое. Неожиданное, плохое и в чем-то закономерное… Только он не мог поймать эту закономерность, хоть и чувствовал ее присутствие. Все должно быть просто. Наверняка, все устроено очень просто, он только не может…
– Спасибо за компанию, но тебе пора домой. Приятного дня, детектив.
– Я… Я думал… Думал, ты поможешь мне.
Лицо Энглин исказилось от злости. Это была не знакомая ему дерзость, не хамство, не презрение. Это была злость, которую он прежде на лице Энглин не замечал. Холодная, решительная злость.
– Не буду я тебе больше помогать. Хватит.
– Но мы… договаривались!
– Извини, но мне кажется, что наш договор пора пересмотреть. Слишком уж часто я тебе помогаю, ты не находишь? Взгляни правде в глаза, старый дурак. Ты уже мертвец. Труп. Покойник. Тебя уже ничто не спасет. Твое мертвое тело только причинит мне лишние проблемы. А у меня их и так достаточно. Уходи отсюда. И забудь дорогу обратно.