Нейропат
Шрифт:
«И твоим любовником...»
Доктор Чадападдаи протянул ей бумажную салфетку, сделал шаг назад, лицо его приняло профессионально бесстрастное выражение.
— Пошли, — сказал Томас, вставая. — Я отвезу тебя домой.
Нора вытерла слезы салфеткой и заявила:
— Никуда я не пойду!
Она тоже встала, обвела все вокруг безумным, неистовым взглядом и начала заламывать руки.
— Я... Я...
— Спросите моего помощника по административной работе, — сказал заведующий неврологическим отделением, открывая дверь. — Он
Томас сказал Норе, что подождет ее в холле. Один из них должен поехать домой присмотреть за Рипли. Придется договориться, когда они будут сменять друг друга...
— Знаете ли вы... — начал доктор Чадападдаи, когда дверь за Норой закрылась.
— Знаю, — прервал его Томас.
Фрэнки испытывал ужас, выражавшийся в его воплях. Томас посчитал свою ложь благонамеренной, поскольку она помогла Норе справиться с собой, однако понял, что был в первую очередь заинтересован в ее способности повиноваться, равно как и Чадападдаи. Ему пришло в голову, что он всегда поступал так. Предотвратить, переиначить...
— Плохая мысль, — сказал невролог.
— Это единственное, что нам оставалось, — ответил Томас, утирая слезу. — Вы сами ее видели. И, зная, что Фрэнки действительно... действительно...
Невролог в замешательстве потупился, поджал губы.
— Но вы не понимаете. Я должен сказать ей. Иначе получится, что я лечу ее сына обманным путем. Это не только этический вопрос, мистер Байбл, это сфера закона.
Сраные юристы. Даже когда их не было в комнате, они там были, значит, они были везде.
— Я сам скажу ей, — сухо произнес Томас — Нора всегда во всем винит вестника.
Когда доктор Чадападдаи поднял брови, Томас пояснил:
— Она и без того меня ненавидит.
В холле они поругались, это был один из тех обменов шипящими репликами, достаточно тихими, при котором все остальные могут притвориться, что ничего не слышат. Когда Томас сказал, что она использует Фрэнки как предлог, чтобы пожалеть себя, она просто ударила его. По дороге домой он мог бы поклясться, что из правого глаза у него сочится кровь, но всякий раз, стараясь ее стереть, он видел, что кончик пальца остается сухим.
Все рассыпалось.
План состоял в том, чтобы забрать Рипли у Миа. Один из докторов сказал — важно, чтобы хотя бы кто-нибудь из них побыл с ней, поэтому они с Норой договорились сидеть возле Фрэнки по очереди. Мысль о том, что его малыш останется в больнице один и совсем беззащитный, никак не укладывалась в голове. Это было похоже на то, будто кто-то лопата за лопатой сыплет ему в отверстую грудь и живот раскаленный прибрежный песок. Волна за волной. Лопата за лопатой.
«Рипли, — твердил он про себя. — Ты должен быть сильным во имя Рипли».
Но, въехав на подъездную дорожку, он неожиданно для себя пошел не к Миа, а к двери своего дома Пробрался сквозь кондиционированный полумрак гостиной и сел на диван,
Он не знал, что делать, но сделать что-то был обязан. Не быть же посторонним наблюдателем.
Сначала он не услышал стука, а потом чуть не подпрыгнул от неожиданности. Перевел дух, мельком увидев за окном тень. Потер ладонями лицо, провел скрюченными пальцами по волосам. Врач в нем рассмеялся: люди всегда так себя ведут, когда разваливаются на куски и пытаются себя собрать.
Он открыл дверь, растерянный, в горячей испарине и холодном поту.
Теодор Гайдж в упор смотрел на него, щегольски одетый и совсем не похожий на ту растрепанную развалину, которая предстала перед Томасом несколько дней назад. Он был в тщательно подобранном, хотя на первый взгляд и случайном наряде, какой надевает богатый человек, пытаясь смешаться с толпой: желтой рубашке с короткими рукавами и слишком высоко подтянутых джинсах, из-под которых выпирало объемистое брюшко. Он весь так и дышал чистотой и опрятностью, как заново родившийся христианин.
— Могу ли я поговорить с профессором Томасом Байблом? — учтиво осведомился он.
Миг нереальности миновал, тишину нарушало только солнечное пение птиц, крики играющих детей да шум транспорта с пролегающей неподалеку автострады — звуки, которые Томас слышал всякий раз, когда открывал дверь летом.
— Да, — ответил он, — то есть это я, мистер Гайдж.
Какая-то мучительная гримаса исказила небритое лицо мужчины.
— Я ждал, пока вы вернетесь, — сказал он, кивая в сторону «порше», припаркованного на выбеленной солнцем улице. — Я узнал вас, но потом... когда увидел ваше лицо. — Он помялся. — Насколько вам известно, я вижу только незнакомцев.
— Чем могу помочь? — спросил Томас.
— Я слышал о вашем сыне, профессор Байбл. И я... — Миллиардер в нерешительности облизнул пересохшие губы. — Я хотел сказать, что мне жаль...
Томас моргнул, неожиданно почувствовав презрение к этому человеку.
— Если честно, вы не показались мне жалостливым, мистер Гайдж.
Мужчина оценивающе сощурился.
— Понимаю, профессор Байбл. Вполне понимаю. Вы обратились ко мне за помощью, а я вас выставил. — Он легонько, аристократически вздохнул. — Но...
— Но что, мистер Гайдж?
— Послушайте. Мы с вами знаем весь ход расследования, понимаем всю эту «опергруппу» — все это чушь. Им нужен ваш друг, это несомненно, но им также нужно, чтобы о нем как можно дольше никто ничего не знал. Это не имеет никакого отношения к справедливости...
Внезапно Гайдж огляделся, будто ему пришло в голову, что их подслушивают. Он наклонился ближе.
— Это вопрос гигиенический.
Томас кивнул и почувствовал, как из глубин его существа поднимается волна ненависти.