Нейтральной полосы нет
Шрифт:
Слова произносились негромко, раздельно и четко. Так объявляют время по телефону с номера сто.
На лице парня застыло высокомерно-пренебрежительное выражение. Он не глядел ни на публику, ни на свой странный товар, как будто ему было совершенно безразлично, купит ли кто-нибудь для своего интерьера эту необходимую современную деталь.
И ведь нашелся какой-то дядька из отъезжающих (физиономия загорелая, плетеная корзинка набита битком, поверх слив лежат цветы, каких Никита никогда не видал, малиновые, бархатистые, как турецкие гвоздики, странной формой
Никиту так и подмывало выяснить у парня, почему именно Гиппократ и нет ли в запасе кого-нибудь подальше от скучного дела медицины. Но до встречи с Корнеевым он на всякий случай поостерегся долго маячить рядом с этой скульптурной барахолкой, мало ли что тут и как у Михаила Сергеевича.
Парня с Гиппократом Никита обнаружил еще вчера, но сегодня на всякий случай снова прошел мимо, проверяя, стоит ли он на том же месте, чтоб потом прийти тютелька в тютельку. Михаил Сергеевич в работе был точен до скрупулезности. Но видно, место на деревянном прилавочке Гиппократ абонировал прочно.
Вчера Никита долго пробегал по базару. Ремень к джинсам купил, но увидел джинсы гораздо лучше, чем у него, с бахромой и нашлепка на заднем кармане интересная, не стандартная. Никита решил свои продать, а те купить, с доплатой конечно. Но операцию эту надо было осуществлять одновременно, поскольку штанов в запасе не было.
Баба, которая продавала джинсы с бахромой, соглашалась денек подождать (говорит, джинсы племянника, но за версту видно, врет, спекулирует явно) и подобрать хорошего покупателя на джинсы Никиты.
Никита был в большом волнении, излагая все это Громову, к которому позвонил и забежал на минутку за гитарой; надо же было бежать репетировать с Шитовым. Времени на все про все в обрез.
— Понимаешь, шеф, совершенно, ну совершенно нестандартные нашивочки, — повторял Никита, шлепая себя по заду. — Лев там такой сделан, ну ни у кого я такого льва не видал!
— Надо же! — с участием покивал Громов. Он слушал и рассматривал Никиту с любопытством, как энтомолог неведомого доселе жука.
— Терпеть не могу ничего стандартного, — доверительно рассуждал Никита. Он уже забыл, что торопится к Шитову, стоял перед Громовым — гитара у ноги, как винтовка. Лицо Никиты светилось вдохновением. — Ничего стандартного! У меня такой девиз. Я и галстуки себе сам шью. Мать покупает парчу и холстинку, а я…
— Слушай, барахольщик! — не выдержав, прервал его Громов. — За большие грехи навязался ты на мою голову, дитятко, но ты мне нужен. У меня времени не хватает, а бригада моя — истерики разболтанные, — поправился он. — Вот тебе доплата за твои проклятые штаны, потом отдашь, но чтоб в четверг ты был в аэропорту. Она через день работает.
Громов отсчитал обрадованному Никите деньги, прошелся по номеру, засунув руки в карманы.
— Тут кое-какие предложения наклевываются, могут срочно понадобиться
Громов оторвался от туфель, испытующе смотрел тетерь на Никиту. Очевидно — может быть, в последний раз, — проверял, не с полным ли дураком имеет дело. Некоторая доля глупости в партнере его безусловно устраивала, но чтобы без пересола. Круглый дурак в любом деле опасен.
И вот, несмотря на полученные деньги, с лица стоявшего перед ним бедняги студентика улыбка сошла.
— Странный у тебя характер, шеф, — сказал он, прищурясь на Громова. — Не любишь ты, чтоб людям весело было, что ли? Откуда я тебе на уникальные галстуки возьму? А я тоже человек. Мне тоже хочется. Ты вот с видом на море живешь, а я всю ночь дедово несварение желудка слушаю. Такие рулады выводит, хоть магнитофон у Шитова проси…
Теперь он смотрел на Громова в упор, смотрел не добро, не благодарно. Он завидовал Громову. Он тоже хотел всего и скорее. Чтоб не самому спекулянток на базаре искать, а они б ему втихаря контрабанду домой несли. Вот так!
— Вот так! — удовлетворенно произнес Громов. Он почти любовался сейчас Никитой, как будто тот уже стал делом его рук. А свои руки держал в карманах и — как ни нелепо, — но Никиту это устраивало. Он сам понимал, что это нелепо, однако пальцы Громова, сильные, длинные, гибкие, всегда мешали ему сосредоточиться.
Когда Громов бил Лавринович по голове, он запачкал правую руку в крови и машинально обтер ее о костюм. Между прочим, это замытое пятно тоже послужило впоследствии уликой. Громов тогда еще был неопытен, не знал, что чем сильнее оттираешь кровь, тем сильнее она въедается. Так эксперты говорят, но и за триста лет до них леди Макбет не смогла же отмыть пятна…
— Вот так, Нико, — повторил Громов. Он не отступил перед бешеным взглядом Никиты. Он все понял, все принял и многое обещал. — Ты парень с головой, а жизнь любит головастых. На Барона много времени не трать, песни его никому не светят. Поедешь в аэропорт. Познакомишься. Да не в лоб. Не испугай. Девка, похоже, не с бахчи.
Никита уже стеснялся своего неуместного срыва. Никита стоял сейчас по моральной стойке «смирно», ему хотелось повиниться перед Громовым за неразумное поведение. Ему у такого Громова учиться, а не рычать на него.
— Бу сде, шеф! — сказал он один раз, но весомо. Ему можно было верить.
— Вернешься — доложишь, — сказал Громов. — И вообще звони, заходи, потреплемся. Будешь у Барона, узнай аккуратно, за сколько продал магнитофон. Сдается мне, он врет.
Это был уже кусок доверия. Никита ушел от Громова довольный.
…И сейчас он бродил по базару, с надеждой предвкушая встречу с Корнеевым. Пришел он загодя, не торопясь обтяпал дельце с джинсами, переоделся в туалете и теперь разгуливал, чувствуя себя курортником-аборигеном под защитой обосновавшегося на задней части тела льва.