Нейтральной полосы нет
Шрифт:
Еще он напомнил Вадиму шлак. Где-то в глубине, тяжелая и невидная, медленно течет сталь, а поверх бежит шлак, и такой он быстренький, легонький, лишний…
Иногда Шитов словно вспоминал какую-то роль, ему не дающуюся, и можно было понять прозвище — Барон. Но роль ему действительно не давалась. Он надувался, важничал, однако тут же в забывчивости сникал, как резиновая игрушка с вытащенной пробкой.
При обыске в квартире Громова был обнаружен мужской плащ-болонья, который предъявили матери Шитова, и она опознала его. В коричневом чемодане
«Кисть на деревянной ручке, на рабочей части имеется след бесцветного высохшего вещества, в котором имеются волосы».
Не слишком художественно, зато точно. Вот когда эксперты дадут свое заключение, тогда можно будет сказать: кисть со следами клея, которой, скорее всего, приклеивали Шитову бороду.
Много лет назад, присутствуя при разговоре Вадима с Борко об одном сложном законченном деле, тетка Ирина спросила:
«Но ведь вам все было ясно. Почему же нельзя арестовать?»
Относительно Шитова ясного вроде набиралось достаточно. Но ведь в ходе следствия, в обвинительном заключении для суда каждый факт, каждое утверждение следователя должно быть подкреплено неоспоримыми доказательствами.
Найден плащ у Громова? Ну что ж, они встречались. Убийство собаки? На «странные», как говорит свидетель Емельянов, деньги купленные, за бесценок проданные дорогие вещи? Да, тут уже теплее, много теплее. Потому они и охотятся за этими вещами и пришивают к бумаге их путь.
Но самое, пожалуй, основное — нет еще подхода к Громову, а в том, что он центр и главная направляющая, не сомневался уже никто из имеющих отношение к колосовскому делу.
Сама однокомнатная квартира Громова зияла необратимостью, хотя следов людского пребывания в ней было предостаточно. На столе без скатерти розовая груда креветочных объедков, целлофан с колбасы, бутылки из-под «Экстры» и коньяка. Чернова не соврала, Громов поил гостей не дешевым. На низком квадратном диване плед мохнатый, дорогой. Вместо подушек надувной резиновый матрас в самодельной наволочке из цветастого ситца.
В этой квартире не жили, в этой квартире пребывали какое-то потребное время. Никого не огорчали пятна томатного соуса, с пьяных рук испортившие чистую стену. Никто не радовался просторной лоджии, превращенной в склад стеклотары.
Странное чувство вины перед строителями испытал Вадим в этой загаженной, оскорбленной пренебрежением к ней, новенькой чистой квартире. Ее спешили строить, стремились сделать удобной и красивой, она предназначалась людям.
Любой зверь заботится о своей берлоге, согласно своему пониманию; рецидивист-вор, рецидивист-грабитель не знает чувства жилья. Жилье для него всегда временно. Это странно, если учесть, что преступник непременно надеется на удачу. Иначе он, может быть, не шел бы на преступление.
В коричневом чемодане лежала книга, в этой ситуации позабавившая Вадима. Серьезный труд доктора юридических наук
Корнеева же книга привела в состояние сдержанного бешенства.
— Тоже мне дитя века, первенец научно-технической революции! — проворчал он, косясь на понятых, чтоб не выразиться покрепче.
В кухне под раковиной, где полагалось бы быть помойному ведру, нашли скомканное направление к врачу в гинекологический кабинет, выданное гр-ке Волковой Р. Очевидно, Волкова бывала именно здесь. На материнской даче она вряд ли котировалась.
— Корнеич, до каких пор и когда вообще проступают пятна у беременных? — спросил Вадим. Лайнер скрылся за молом, море было сверкающе чистым. — У Галки никаких пятен не было. Не ясно, почему Волкова не сделала аборта? Младенец вряд ли их обоих устраивает.
— С пятнами милостью божьей дела иметь не приходилось. А что, если она, обалдев полностью, думает его этим привязать. Тогда легко понять, почему он на нее зол.
— Не только это, — сказал Вадим. — Не забудь, Волкова спросила Краузе о цене иконы и картины. Громов в присутствии Никиты попрекнул ее этим вопросом. Значит, не забыл.
Потом они оба так и этак приценивались к Ивану, Ивану с «культурой», Ивану со связями. По всей видимости, в городе на море его не было, так или иначе он показался бы на поверхности. Вполне вероятно, что Иван и был искомым четвертым, тем, кто проторил путь в деревенской путанице дома Вознесенских и точно определил ценную икону среди других образов киота. Слова Шитова о связях Ивана вполне могли означать, что именно Иван сбыл похищенное.
Ложилось все довольно ловко и в цвет, если не считать, что пока оставалось неизвестным, кто Иван, где он и даже — имя ли это или кличка.
— Шитов может этого и не знать, — говорил Вадим, выстраивая пирамиду из камешков. — Шитов при Громове на вторых ролях, хотя он почти наверняка непосредственный исполнитель. Иван — на первых. Шитов Ивану завидует…
— Из Москвы пока ничего, — вздохнул Корнеев, следя за зыбкой пирамидой. Ненадежное сооруженьице, больно уж камни обкатаны.
И Вадим знал, что из Москвы пока ничего.
Как только Никита сообщил об Иване, они просили Москву ускорить получение сведений об Иванове, который сидел вместе с Громовым, а ранее привлекался по делу… Москва пока молчит. Но не сквозь землю же провалился этот Иванов. Найдут.
— Ладно, пошли, — сказал, поднимаясь, Вадим. — Сегодня Никита в аэропорту, потом у Громова. Эта встреча должна что-то прояснить. Хотя бы в отношении кассирши. И в отношении Никиты. Зачем Громову Никита?
Корнеев искоса взглянул на Лобачева, несколько шагов они прошли молча, оскользаясь на крупной гальке.
— Я думаю, и это должно проясниться, — сказал Корнеев. — С кассиршей Громов Никиту торопит. Слушай, а не дать Никите роздыху вечерок? Пусть к Ирине Сергеевне сходит. А то я боюсь, с непривыку не приустал бы парень. Она его расспрашивать не будет?