Нейтральной полосы нет
Шрифт:
— Я тебе сотый раз повторяю, мало ли какие у Жени дела, — видно, действительно не в первый раз втолковывал ей Шитов. — Ну и что ж, что в аэропорту? Билеты ты нам достанешь? Он же достанет. Поди-ка улети сейчас из Южного. За две недели записываются. Не зимовать ведь нам тут.
Волкова так же монотонно, как робот, не кивала, качала головой. Потом вдруг вздохнула в голос «О господи!», положила на стол руки одна на другую, прилегла на руки щекой и закрыла глаза.
В комнате стало тихо, если не считать топота и выкриков за стеной.
— Положим ее на диван, что ли? — вполголоса предложил
— Не надо, — полным голосом сказал Шитов. — Разоспится, куда я с ней? Хозяева предупредили, на ночь не приводить.
— Может, шефу позвонить?
— Жене? Что ты! — Шитов всполошился. — Обозлится. Скажет, чего по ерунде… Давай выпьем, Нико! — сказал он, пододвигая к себе тарелочку с колбасой и хлебом. — С тобой я с удовольствием. Устал я сегодня от этой растяпы. Да нет, она спит. Она может так. На ходу, как лошадь. Мы с тобой сейчас сепаратно… — Шитов оживился, встал, достал из нижнего отделения серванта коньяк, маслины. — При ней нельзя, настучит Жене, что у меня деньги есть…
Вернувшись к столу, он на всякий случай присмотрелся к Волковой.
— Дрыхнет, аж слюни распустила. Грубость какая!
Ну и он хорош!
Шитов разлил коньяк, подставил Никите маслины, а сам все-таки взял колбасу, ближе она была его душе.
— И Женя хорош. Ведь завел в аэропорту какую-то кассиршу! — Шитов все-таки понизил голос. — Слышал я один разговор, а уж он зря болтать не будет. Ну, не дурак? — обратился Шитов к Никите за сочувствием. — Ну время ли сейчас, при этой-то, — последовал кивок в сторону спящей Волковой. — Она ведь собака неудержная, грубое существо. Устроит скандал, гастроли провалит, а! — Шитов махнул рукой. — Наливай, Нико! Очень меня эти гастроли тревожат, а Женя не мычит не телится. И зачем только я сюда свои инструменты привез! — высказал он дельное соображение. — Ему — что! Я распродам, а деньги — на всех, и с него взятки гладки. А были б инструменты в Москве, поди достань, фиг вам, чечако! Может, он тогда бы и с гастролями поживей крутился, а то сшивается по бабам…. Пей, Нико!
Волкова звучно похрапывала. Шитов воспрял духом, глаза у него заблестели. Он энергично жевал колбасу и нахваливал Никите свой электроорган, который удалось ему в Ленинграде купить задешево и которому цены нет, так он хорош.
— Купил я его по рекомендации у одного музыканта. Мы выступали вместе. Не хвалясь, скажу: отлично меня принимала публика. Ну да ты ведь слышал, я же могу…
Громов был далеко, Волкова еще дальше, и Шитов на свободе чувствовал себя сейчас тем, кем мечталось ему стать — артистом, певцом. Ему нужно было подтверждение. И Никита подтвердил.
— Можешь, — проговорил он значительно. — Я слышал тебя. Ты можешь.
— На все жертвы я шел и пойду ради искусства! — воскликнул Шитов. Чувствовалось: он любуется не только своими словами, но и звуками голоса. — Неужели ты думаешь, интересно мне возиться вот с этой… — Последовал полный пренебрежения кивок в сторону спящей Волковой. — Храпит! Храпит, как солдат, чуха подзаборная! Она ведь в колонии была, в Суздальской колонии! — вдруг зашептал он, потянувшись к Никите. — Ты с ней как с порядочной, а она уже сидячая, лагерная! А туда же, на платформы встала! «Ах, оставьте, я сама!»
Он
Никита наблюдал за ним, время от времени испуская подходящие случаю междометия.
— Она ж, ко всему, беременна? — спросил он между прочим.
— Брюхата, — подтвердил Шитов. — Женька считал, что с ее физиономией пятнистой при случае меньше подозрений. А уж теперь давно бы ей пора… Ну да черт с ней, выпьем, Нико, за искусство!
Он налил. Никита только собрался спросить, для какого дела могла быть полезна пятнистая физиономия Волковой, как она шевельнулась.
С ловкостью фокусника Шитов схватил, сунул под стол коньяк, залпом выпил свою стопку и энергичными жестами понудил сделать то же и Никиту.
Волкова подняла голову, отерла ладонями лицо, привычно не задев ресниц, отягченных тушью, пригладила волосы и села за столом как ни в чем не бывало.
— Дай сигарету, — сказала она Шитову. Голос был хриплый. Она прокашлялась, голос прочистился.
— Закуривай, Инночка, — тоже как ни в чем не бывало сказал Шитов, поднося ей горящую спичку. — Вздремнула ты хорошо.
Волкова взглянула на часы.
— Я пойду, — сказала она. — Я хочу зайти к Жене.
Хмель с нее еще не сошел, она, видно, не очень ясно помнила, что говорила при Никите, и на всякий случай силилась подчеркнуть свою как бы значимую близость к Громову. Они все-таки оба живут в гостинице.
— Я провожу тебя, Инночка!
Шитов снял свой купальный халат, надел пиджак, посмотрелся в зеркало. Корректный, благовоспитанный, он любовался собой сейчас, хоть перед Никитой, да играл. Волкова не оценила его любезности, она вся была там, куда направлялась. Тяжелые мысли не покинули ее, просто она немножко протрезвела и лучше могла собой владеть.
Шитов взял ее под руку, они втроем вышли на улицу.
Время не позднее, на бульваре шумно и тесно. В мерцающем вечернем свете пятнистая кора платанов похожа на маскхалаты. Все кругом казалось ненастоящим, как декорация, как Шитов, который, совершенно войдя в роль если не рыцаря, то прирожденного джентльмена, вел Волкову, словно даму, привыкшую к машине и лишь случайно вынужденную пройти сквозь толпу.
На повороте возле белоколонной ротонды — павильона с цветастым частоколом из винных бутылок, — как всегда в это время, теснилось немало любителей, в основном, естественно, мужчин. Шитову бы следовало обогнуть это скопище, но он, увлеченный собственной барственностью, пошел напрямки, время от времени обращаясь в пространство:
— Разрешите… Разрешите пройти…
А один раз он выразился совершенно в стиле девятнадцатого века:
— Друзья мои, разрешите пройти даме!
Никита, идя следом, получал истинное удовольствие от шитовского спектакля, но тут произошло непредвиденное. Необычные словеса привлекли внимание не только Никиты. Кто-то из тех, кого Шитов призывал посторониться, воскликнул без зла, но довольно громко:
— От твоей дамы, мил человек, перегаром несет! Рядом постоять — на огурец потянет!