Нейтральной полосы нет
Шрифт:
Потом послышались гулкие на мокром асфальте шаги, стали чаще, приближались. Кто-то бежал.
Неверно сказать, что Вадим обрадовался этим шагам. Боясь потерять сознание, он воспринял эти шаги как спасенье, как справедливость. В темноте он не разглядел ни тех, кто бил, ни того, кто подбежал. Он только понял по голосу, по дыханию, что подбежавший был много старше.
— Вы с ума сошли, — сказал этот третий, тяжело переводя дух и оглядываясь. — Вы просто идиоты, вас нельзя на минуту оставить. Перестаньте сейчас же!
Они перестали бить. Вадим кое-как поднялся на ноги.
— Какой-то местный жлоб, — ответил один из бивших. — Мы не виноваты, он сам на нас бросился.
Вадим мог бы уйти, но ему и в голову не пришло это сделать. Теперь кто-то мог подтвердить…
— Пройдемте в отделение, — с трудом проговорил он.
— Ах, вот как? — удивился третий. Площадь плохо освещалась, и резкий, как еще один удар, луч электрического фонарика в лицо заставил Вадима зажмуриться. Его не спеша рассмотрели.
— Хорошо, что физиономия у него относительно цела, — по-деловому, как об отсутствующем, сказал третий. — Если он хочет в милицию, тогда вот что. — Несколько фраз он проговорил быстро и тихо. Голова у Вадима кружилась, слов он не расслышал. Понял только короткое: — Ведите!
В результате не он привел оскорбителей в отделение, а его привели.
После темной площади свет в комнате дежурного показался ослепительно ярким. Нестерпимо болело под ложечкой, и вывернутая рука болела, и главное — затылок. Молодые люди стояли смирно, как культурные потерпевшие, говорил только пожилой:
— В моем присутствии этот хулиган затеял драку. Более того, он допустил выражения, за которые его следовало бы привлечь как антисемита. Я юрист и обращаю ваше внимание на то, что антисемитизм в Советском Союзе карается по закону. Есть статья УК РСФСР.
…Да. Вадим не отрицал, что он ударил первым, но оскорблений он не произносил.
Так и вышло: шишка под глазом, которую удалось поставить одному из парней, перевесила все. Мужчина пообещал Вадиму, что сообщит о его поведении на работу, антисемитам в нашем обществе не должно быть места.
Их было трое, а Вадим один. Они не состояли между собой в родственных отношениях и могли свидетельствовать.
Вот когда испытал Вадим всю тяжесть понятия «бесправие». А что он мог сделать? И он остался еще благодарен дежурному, который просто выгнал его, пригрозив и отругав. А те трое сидели и слушали.
В ту темную осеннюю ночь, с трудом добираясь домой, избитый и униженный, Вадим поклялся себе, что он будет владеть Законом и Закон в его руках никогда не послужит во зло.
Кажется, на следующий же день… Или нет, через день, когда он работал в ночь, Вадим поехал в Москву узнавать насчет подготовительных курсов и вступительных экзаменов на юридический. Математики там, по счастью, не было.
— …Кит, а ты часто вспоминаешь маму? — спросил Вадим.
Он спросил, а Кит
— Знаешь, Вадька, я не вспоминаю ее, — неторопливо, выбирая слова, заговорил Никита. — Это неправильно было бы сказать, — вспоминаю. Вспоминать можно то, что для тебя перестало существовать, что ты только иногда вызываешь из небытия. А маму я постоянно чувствую. Я как-то все к ней примеряю. Наверное, это потому, что я живу в нашем доме?
— А может быть, и потому, что ты отца не знал. Вся душа у тебя пала на мать. Да, впрочем, мать того и стоила. Какая это была женщина!
Оба они подумали сейчас не об ее красоте, которой, это свойственно детям, не замечали, а о безмерной любви и верности, пример которой оставила в их памяти всегда приветливая, немногословная, работящая мать. Как удивительно умела она всегда оставаться в тени, не обращать на себя внимания, вовремя не обидно пожалеть… Ей повезло. Она даже умереть сумела тихо, не причинив остающимся долгих напрасных страданий.
— Такую бы тебе девушку найти, — мечтательно сказал Вадим. — Хоть отдаленно такую.
— Таких теперь не бывает, — вполне категорично ответил Никита. — А из отдаленных ты последнюю взял.
Никита улегся на диване. Уснул он на диво быстро и легко. Как провалился. А Вадиму и с коньяком никак не спалось. Он походил, посмотрел на своих спящих ребят, младшую — Маринку, старшего — Кита. Ох, и спали же они оба!
Вадим вышел на кухню, покурил в открытое окно. Он как-то не обращал внимания, а Кит вот заметил — действительно, воздух пуст, никакая крылатая живность сюда не поднимается.
В эфире шла передача «Музыкальная программа после полуночи». Неизвестные Вадиму прекрасные голоса, и прекрасная тихая музыка, и стихи Пушкина… Вадим подумал, как жаль, что никогда прежде не слушал эту передачу. Она и называется хорошо — в эфире после полуночи… Посмотрел на часы. Небо в окне было огромным и темным. Сильно вызвездило, воздух похолодал, внизу на землю ложилась роса.
Вадим улегся, погасил свет, небо безмолвно вошло в комнату.
На рассвете — еще солнце не поднялось — его разбудил телефонный звонок. Аппарат, по привычке, с вечера, вернее, с ночи поставил на полу рядом с кроватью и, еще не проснувшись толком, так же привычно ощупью поднял трубку.
Говорил Корнеев. Голос свежий, звонкий, отчетливый:
— Летят сегодня все трое из Внукова на Адлер, рейсом сто пятнадцатым. Шитов только что получил от Громова телеграмму. Билеты заказал по блату мамашин муж. Судя по всему, он. Никита у тебя?
— У меня. И барахлишко, и гитара — все у меня. Галина вчера, наверно, гостей ждала, нам с Китом селедка досталась с ума сойти!
— Ждала, ждала… — как-то неопределенно поддакнул Корнеев. — Ты за свою Галину бога моли. Ну ладно, я выезжаю.