Незабудки
Шрифт:
Вовка сказал: «Я сейчас», и вернулся в дом. Тетя Марья сидела за столом и читала письмо, переданное Олегом, и улыбалась написанному. Олег все еще толковал об автомобилях с дядей Васей, который прямо в одежде раскинулся на кровати.
— Ты чего? Заскучал? — подняла на Вовку глаза тетя Марья.
— Нет. Мы там с Егоркой. Можно я хлеба на улицу возьму?
— Не наелся, что ли? А чего ж из-за стола ушел? Садись тогда, доедайся.
— Я Сивке хочу дать…
— Ох, городские! Сам худющий, а Сивке дать… Ну, дай. Посоли только. Он, глядишь, не будет тебя
Она повернулась к дяде Васе и внезапно вскричала:
— Ты когда перестанешь скотину пинать?
— А чего он на людей кидатся. И еще его отпинаю, — отозвался дядя Вася с кровати и зевнул.
Вовка выбежал во двор. Сумерки стали гуще, но — где загон — он увидел сразу. Егоркина голова светилась теперь там. Они вместе перегнулись через ограду загона и разглядели Сивку. Тот все жевал свою дранку.
— Сивка, Сивка, — позвал его Вовка.
— Не подойдет, — огорченно прошептал Егорка.
— Тогда я сам к нему подойду, — дрогнув, сказал Вовка, и вошел под навес.
А Сивка, блин, решил, что и этот человек — недоросток хочет пиннуть его под ребра. Он метнулся в угол и уставился на Вовку, как на врага. Но Вовка ткнул ему в морду хлебом. Сивка удивился, втянул ноздрями запах и осторожно взял хлеб послушными, как пальцы, губами. Он бережно прожевывал его, потеплевшими глазами глядя сквозь Вовку, словно видел сейчас далекую страну козьего счастья…
Из дома вышли тетя Марья и Олег с большими охапками постелей в руках и стали расстилать их на топчане за домом. Топчан был широким и сколочен из неструганных, неровно обпиленных досок.
— Дождя не будет, — говорила тетя Марья. — Здесь спите. А в избе духота-а…
— А ты чего спать не идешь? — спросил Вовка Егорку.
— А я с вами… Я летом всегда с Олежкой ночую.
— А дома сказал?
— Они знают, — махнул рукой Егорка.
Когда тетя Марья ушла, Олег позвал:
— Вовк, Егорка не ушел? Идемте, старики, закусим на ночь, в деревне так полагается.
На свободном краю топчана стояли банка свежего молока и миска холодных пельменей от ужина, прикрытая пучком зеленого лука. Они весело взялись за еду, и так легко все это в них влетело, словно они и не ужинали недавно. Правда, Егорка очень хорошо помог.
Потом они лежали поверх одеяла и смотрели на звезды. Вовка никогда не видел неба так — чистого, не смешанного с электрическим светом. В таком небе звезд много. Им тесно. Кто-то закидал огромную тьму снежками: иные пристыли цельно, а иные брызнули в разные стороны снежным крошевом…
Вовка пригляделся, и оказалось, что звезды-снежки — это близкие звезды, а есть глубже их — колючие, как острия игл. А за ними — еще звезды — мельче самой пыли… Да и не пристыли они, они мерцают и шевелятся, как живые, и вся эта тьма, полная звезд, — дышит… Небо вздыхало и шевелилось так, словно по нему одна за другой медленно проходили невидимые из-за тьмы волны, и звезды, качаясь на этих волнах, сплетались в ясные светящиеся очертания каких-то людей, зверей, птиц…
В одной заманчивой книге Вовка читал о них,
Вдруг Вовка понял, что слышит сейчас не небесное, а усталое, земное дыханье.
— Егорка, слышишь? Дышит кто-то, — спросил он (Олег уже спал).
— Ага, — шепотом ответил Егорка. — Это корова в сарае дышит. Она цельный день на жаре паслась, вот теперь и дышит.
Потом Вовка услышал короткое чиханье и покряхтывание, словно рядом совсем с топчаном ворочался и никак не мог заснуть худенький какой-то, простуженный старичок.
— Это козы. Сивка это, — успокоил его Егорка. — Он совсем как человек чихает…
— А это сверчок звенит. Слышишь?
И Вовка услышал еще один звук: длинный и тонкий, как струночку — трриннь, трриннь, трриннь…
— Знаешь, а самое страшное — спать на сеновале! — оживленно зашептал Егорка. — Там мыши все время возятся и есть еще такой… Сеношник. Противный такой. Страшный… Он все копается в сене. Как ужик. И пошипывает так же. Искру ищет. Найдет — и раздует ее в огонь! Поэтому на сеновале даже и чиркнуть спичкой нельзя! Се-ношник…
Теплый Егорка сам понемногу задремывал, но все шептал про сеношника. Сверчок все тренькал, а звезды шевелились… Так Вовка и уснул.
Олег сердился на Вовку, доказывал:
— Неправильная у тебя улыбка, старик. Из-за улыбки и с авторитетом — фук! Ну, терпи, старик, сейчас я тебе правильную улыбку нарисую.
И кисточкой без краски стал рисовать ему на губах правильную улыбку. Потом он попробовал, как она будет на щеке, потом на лбу. Вовка рассердился и проснулся.
Он согнал с лица муху, сел и зажмурился от сверкающего со всех сторон неба.
Олег завозился рядом, зачмокал, а Егорки — в постели не было. Он стоял с дядей Васей у козьего навеса, а тот, опершись на связанные вилы и грабли, бубнил:
— Ты на них не смотри. Они там, в городе, до головной боли, может, доучились. Им — необходимость нашим воздухом отдышаться. А ты, Егорка, им каждодневно дышишь. Тебе отцу с матерей помогать надо. Вон, зады-то ваши, как заросли! Покосил бы хоть серпом — да вечером корове и дал. Сам знаешь, как нынче пасут…
Вовка слушал дядю Васю, улыбаясь. Так хорошо… Будто вот в нем пляшут и взрываются щекотные, бодрящие пузырьки, как в стакане с газировкой.
— …Покоси для коровы-то зады, — настойчиво рекомендовал дядя Вася.
Егорка смирно слушал его, ничего не отвечая, и ковырял босым пальцем землю.
К ним, с порога уже смеясь, подошла тетя Марья:
— Ты на свои зады посмотри, горе! Да не на огородные… Где побелку-то собрал? Вроде и дом год не беленый.
— Чего зады? Чего зады! — рассердился дядя Вася. — Ты-то тоже хороша хозяйка. Пирог-то у тебя — подго-ре-ел! А теперь вот Сивка рванул куда-то до стада. Ищи теперь…