Незабываемое
Шрифт:
Так рассказывал Николай Иванович своим товарищам о заключительном разговоре с Николаевским, обращая внимание на его выражение: «Мы не уступим ни франка!»
На этом переговоры об архиве закончились. Николаевский перевел разговор на другую тему. Ясно было, что это его последнее свидание с Николаем Ивановичем, и он спросил о своем брате. Брат Николаевского, Владимир Иванович, был женат на сестре Рыкова и жил в Москве, поэтому Б. И. Николаевский мог предполагать, что Н. И. встречал его у Рыкова. Но Н. И. ничего рассказать не мог. С Рыковым он встречался в последние годы от случая к случаю: на пленумах ЦК, на съезде партии. На квартире у Рыкова не бывал. Рыков
Не получив ответа на вопрос о брате, Николаевский спросил:
— Ну, как там жизнь у вас, в Союзе?
— Жизнь прекрасна, — ответил Николай Иванович.
С искренним увлечением рассказывал он в моем присутствии о Советском Союзе. Его высказывания отличались от выступлений в печати в последнее время лишь тем, что он не вспоминал многократно Сталина, чего он не мог не делать в Советском Союзе. Рассказывал о бурном росте индустрии, о развитии электрификации, делился впечатлениями о Днепрогэсе, куда ездил вместе с Серго Орджоникидзе. Приводил на память цифровые данные, рассказывая о крупнейших металлургических комбинатах, созданных на востоке страны, о стремительном развитии науки.
— Россию теперь не узнать, — сказал в заключение Николай Иванович.
Чувствовалось, что Николаевский ждал другого разговора, и для него увлеченность Николая Ивановича, возможно, была неожиданной.
— А как же коллективизация, Николай Иванович? — спросил он.
— Коллективизация уже пройденный этап, тяжелый этап, но пройденный. Разногласия изжиты временем. Бессмысленно спорить о том, из какого материала делать ножки для стола, когда стол уже сделан. У нас пишут, что я выступал против коллективизации, но это прием, которым пользуются только дешевые пропагандисты. Я предлагал иной путь, более сложный, не такой стремительный, который тоже привел бы в конечном итоге к производственной кооперации, путь, не связанный с такими жертвами, обеспечивающий добровольность коллективизации. Но теперь, перед лицом наступающего фашизма, я могу сказать: «Сталин победил». Поезжайте в Советский Союз, Борис Иванович, вы сами, своими глазами посмотрите, какой стала Россия.
Хотите, я помогу вам организовать такую поездку через Сталина?
— Увольте, увольте! — замахал руками Николаевский. — Як вам никогда не поеду. У меня лишь маленькая невинная просьба: передайте этот пакет Рыкову, — и он протянул пакет, завернутый в желтую бумагу.
— Рыкову? — удивился Николай Иванович. — А что это такое?
— Не пугайтесь, Николай Иванович, это не конспиративные документы. С Рыковым у нас связи нет никакой, меня он не признает. Это луковицы голландских тюльпанов; ваш бывший Председатель Совнаркома большой любитель цветов, и я решил, несмотря ни на что, послать ему тюльпаны. Впрочем, весьма возможно, что он не посадит «меньшевистские» луковицы, — пошутил Николаевский, — но попробуйте передать, я убежден, что, посаженные руками Алексея Ивановича, они дадут только «большевистские» всходы.
На этом разговор с Николаевским закончился.
На прощание Н. И. сказал ему, что еще попробует дозвониться Сталину из Парижа, если же не выйдет — поговорит обязательно в Москве.
Когда мы остались вдвоем, он высказал уверенность в том, что Николаевский знал об отсутствии в гостинице
— И эти тюльпаны… — в недоумении пожимал плечами Николай Иванович. — Все-таки я сболтнул ему лишнее — о дешевой агитации, — заметил Н. И.
Таким было единственное содержание встречи Бухарина с Николаевским, состоявшейся без остальных членов комиссии. До моего приезда в Париж, как рассказывал Н. И., встреч наедине тоже не было. Беседу эту я запомнила хорошо и передала с максимальной точностью. Сам характер беседы в достаточной степени доказывает, что она была единственной: неужто при многократных встречах «наедине» Николаевский не нашел случая раньше поинтересоваться положением в Советском Союзе в интерпретации Н. И., не счел возможным спросить о коллективизации, не нашел времени разузнать о своем брате, а сделал все это при последней встрече в моем присутствии в самом конце командировки Н. И.?..
За несколько дней до нашего отъезда из Парижа позвонили из канцелярии президента Франции, а затем из посольства и предупредили, чтобы Бухарин ни в коем случае не выходил из гостиницы, так как поступили сведения, что немецкие фашисты готовят покушение на него. Доклад в Сорбонне был антифашистским. Французское правительство распорядилось охранять гостиницу. Я сама видела, как «Лютеция» была окружена полицейскими. Дня три-четыре Н. И. не выходил в город, но никакая опасность не могла удержать его. Забавно было наблюдать: охрана еще стояла у гостиницы, а охраняемый бегал по Парижу.
Он старался вытащить в город перепуганного Адоратского.
— Владимир Викторович! Пойдем прогуляемся, в случае чего вы прикроете меня своей мощной грудью, — шутил Н. И.
Узнав, что на Бухарина никакие предупреждения не действуют, его обязали переехать в посольство. Там мы прожили несколько дней, а потом из ЦК поступило распоряжение: членам комиссии немедленно вернуться в Москву. Германия дала Бухарину разрешение только на транзитный проезд, без остановки в Берлине. Это лишило его возможности еще раз посетить книжные магазины Берлина. Он был огорчен, потому что задумал писать книгу о фашизме.
Из Парижа до Берлина нас сопровождали немецкие шпики, ехавшие в соседних купе; в Берлине на вокзале радио передавало: в таком-то поезде и вагоне, проездом из Парижа в Москву, находится бывший руководитель Коминтерна Николай Бухарин, посланный Сталиным во Францию для организации там революции.
В Москву мы прибыли перед Первомаем 1936 года. Н. И. сразу же связался со Сталиным по телефону и сообщил ему, что документы чрезвычайно интересны и представляют большую ценность для Советского Союза; советовал больше не торговаться, а приобрести архив.
— Не волнуйся, Николай, не надо торопиться, они еще уступят, — ответил Сталин.
Итак, возвратясь из Парижа, Николай Иванович архива не привез, но не бесцельно же съездил…
Эта поездка, как раковая опухоль, дала обширные метастазы: Сталин в Москве на процессе пожинал плоды этой поездки, Дан и Николаевский — в Париже.
В номерах за 22 декабря 1936 года и 17 января 1937 года, то есть через несколько месяцев после возвращения Бухарина из Парижа, «Социалистический вестник» напечатал пространное анонимное «Письмо старого большевика». От имени редакции было сделано примечание, что письмо якобы получено перед самой сдачей номера в печать.