Незабываемые дни
Шрифт:
— Как перед богом скажу, господин комендант, точно не знаю… Ей-богу, не знаю! Не мне врать!
«Вранье!» — снова промелькнуло в голове коменданта все то же неотступное слово.
— А вы разузнавали, разведывали? Есть у вас такие люди, которые могли бы все разнюхать, всюду пролезть и, в конечном счете, пробраться к партизанам? Мы бы их как следует наградили, заплатили бы хорошую монету. Хо-о-орошую монету!
— Я расспрашивал, разузнавал, но результатами не похвалюсь. Есть слухи, но самые противоречивые…
— А люди?
И
— Есть у меня человечек один на примете. Держу его про запас, может, потребуется в каком-нибудь деле. Хотя он и коммунист… В милиции служил когда-то.
— Хо! Коммунист? Почему ж вы не сказали мне об этом раньше?
— Да он недавно появился. Сам пришел в полицию. Правда, в коммунистической партии он продержался недолго. Вытурили его быстро. Да и со службы прогнали, не то за разложение, не то за растрату — он там работал по хозяйственной части. Ну, говорил мне, что пострадал за правду. Когда-то и мне помогал в трудные времена. Очевидно, он должен кое-что знать и людей, вероятно, знает.
— Чудесно! Чу-у-десно! Чуде-есно! — и Вейс даже щелкнул пальцами от удовольствия. А в голове его мелькнуло: хоть раз да подковырну этого слишком уж самонадеянного Коха, которому в последнее время перепадают все похвалы начальства. Зазнался немного, даже с ним, комендантом, не всегда считается.
Через каких-нибудь полчаса Клопиков доставил в комендатуру Слимака. Тот был бледен, перепуган, зуб на зуб не попадал от страха.
— Коммунист? — резко спросил его комендант.
— Нет, нет, простите! Какой с меня коммунист? Когда-то, правда, в милиции служил, но ушел оттуда, бросил службу…
— Выгнали?
— Да-да, уволили меня… Не мог стерпеть несправедливости советских порядков, когда хорошему человеку ходу не дают… Я же, как-никак, благородного происхождения, мой отец служил в царском акцизном управлении, в большом почете был. А мне пришлось с огурцами и капустой возиться, разными орсами заведовать… никакого разворота человеку, можно сказать.
— Дети есть?
— Есть, господин комендант, есть. Еще маленькие детки, неразумные.
— Вы знаете, что мы должны сделать с вами? Вы подлежите немедленному расстрелу как враг германской империи. Жена есть?
— Есть, господин комендант, есть. Но я ни душой, ни телом не виноват перед вами. Мне что… Я человек тихий. Мне лишь бы век свой прожить. Я ни в чем не виноват, господин комендант.
— Довольно мне сказки рассказывать! Ближе к делу. Даем вам одно задание: в течение недели точно разведать, где находятся ваши партизаны, сколько их, какое у них оружие. Все тщательно разведать и доложить. Если понадобится — самому стать партизаном.
— Боже мой, они меня убьют! — ужаснулся Слимак.
— За что?
— Я и сам не знаю еще за что. Но уж не помилуют.
— Вот что, уважаемый! Об одном вам надлежит помнить: если не выполните задания, то детей вам своих больше не видать и жены не будет. Уж
— Готов, готов, господин комендант! — Слимак даже заерзал на месте, не зная, на каком он свете находится — на том уж или еще на этом.
Он торопливо семенил за Клопиковым и уже хотел проститься с ним, но тот приказал:
— В тюрьму пойдем.
— Господи, за что же в тюрьму?
— Эх вы! Гляжу я на вас и дивлюсь. Вы… да что там вы… дуралей ты, чистейший дурак, очень даже просто-с! Ни рыба, ни мясо. Коли пошел уж на светлую нашу дорогу, так незачем озираться. А в тюрьму тебя отведу, чтобы немного украсить на дорогу, лицо твое привести в порядок. Чтобы каждый, кто взглянет на тебя, сразу подумал: вот до чего довели человека, мученик, немцы его замордовали. Тут тебе и доверия больше. Понял?
— Ах боже мой, боже! — только и смог выдавить из себя Слимак, ощущая, как захолонули пятки.
Вскоре Семка Бугай, верный помощник Клопикова, выслушивал приказ начальника полиции:
— Возьми этого человека в работу. Только слегка, Бугай, слегка, но без фальши. Гляди только, мозгов не повреди, голова человеку нужна, чтобы думать.
Немного спустя за дощатой перегородкой поднялся такой вой, что Клопиков счел нужным вмешаться:
— Ты не очень уж, Бугай, усердствуй.
Бугай вышел запыхавшись, пробормотал:
— То вам старайся, то не усердствуй, никак в толк не возьму…
— А тебе и незачем разбираться. Выполняй приказы и точка!
Прихрамывая, нащупывая одной рукой дверь, а другой держась за разбитую щеку и распухший нос, боком высунулся Слимак.
— Ну вот, теперь все в порядке; вид подходящий! Ну, желаю удачи!
18
Мягким глубоким снегом занесло всю дорогу. А снег все шел и шел, словно там, вверху, прорвались огромные пуховики. Человек медленно продвигался по обочине, итти по дороге было боязно, — мало ли разных людей нынче слоняется по ночам, небольшое удовольствие повстречаться с ними. Лучше итти по целине, скрываясь за пушистыми заснеженными кустами, по густому ельнику. И Слимак шел настороженно; порой останавливался, прислушивался к ночным шорохам, к шуму бора.
Теперь кружились не отдельные снежинки, а целые пригоршни снега слепили глаза, забирались под полы старенького пальто, за воротник. Слимак втягивал голову в плечи — то ли для того, чтобы лучше сохранить тепло, то ли от страха перед этой пустынной дорогой, перед лесом, перед снежным бураном, который начал входить в самую силу. Крепчал и ветер, вот он принес издалека приглушенный волчий вой. Встрепенулся Слимак, остановился. Отдаленный вой долетел с порывом ветра и умолк. Только слышно было, как грозно гудит бор да шуршит сухая снежная пыль на лапчатых елях, злой поземкой стелется по земле, по засохшим папоротникам и вереску.